Шарм, или Последняя невеста
Шрифт:
Он мнется, жует губы и снова отступает.
– Можно добавки? – показываю ему стакан, качаю из стороны в сторону. Я умею прекрасно делать вид, что все хорошо. Могу выть волком в душе от боли, а в глазах никто этого не заметит. Стараюсь сейчас отключить свою душу и подумать об отце, ведь по сути я смогла заинтересовать мужчину. Насколько далеко это зайдет – другой вопрос. И смогу ли я с этим жить – еще один.
– Конечно, – Генри решительно подходит ближе.
Я рассматриваю его высокую фигуру и хмурое лицо, а когда Север протягивает широкую ладонь, отодвигаю стакан к себе ближе.
– Ты
– Ответил, – отвечает резко и наклоняет голову. – Еще вчера.
Его рука оказывается слишком близко, теплые пальцы переплетаются с моими, и Герни мягко забирает стакан. Я помню, что она сказал на улице, но хотелось бы услышать это снова.
Мужчина исчезает из комнаты, как настоящий северный ветер. Стоило прикрыть глаза от волнения, оказалось, что в комнате я уже одна.
Приподнимаю одеяло. На мне только халат, белье аккуратно сложено на стуле с высокой спинкой. Еще никто не видел меня голой: от этого кровь ударяет в лицо, и становится жарко.
Справляясь с дыханием, выбираюсь из кровати. Она пропиталась ненавистным шармом: это почти как добровольно лечь в постель из свежей крапивы.
Качаясь, отхожу подальше, но не могу удержать ног. Хватаюсь за угол и прижимаюсь к нему всем телом. Сейчас рухну…
– Зачем ты встала? – подлетает Север. Я хочу отступить, но сильная слабость подкашивает ноги, и мне приходится вцепиться в мягкий трикотаж его футболки.
– Я… – не знаю, что ему сказать. Не знаю, как выпутаться из этого. Наслаждаться сейчас, а потом пожалеть? Я боюсь. Так сильно боюсь, что едва держусь, чтобы не разрыдаться. – Генри, мне нужно выйти, – прикусываю губу и прячу взгляд.
– Идем, – он придерживает меня за талию и ведет в конец огромной комнаты.
– Спасибо, – шепчу и дышу через раз.
Убедившись, что я твердо стою на ногах и придерживаюсь за умывальник, Генри оставляет меня одну. Его улыбка, такая же странная, как и наклон головы, замирает перед глазами. Что его тревожит? Чувство вины? Глупости! Я сама виновата. Тогда что?
Пока умываюсь, замечаю, как осунулось лицо, как растеклась тушь, и я похожа сейчас на страшилище. Волосы завились от влаги и спутались ото сна. Расправляю локоны пальцами и наспех привожу себя в порядок.
– Не удивительно, – говорю, выйдя из ванны, – что ты так испугался. – Ловлю его горячий взгляд и не позволяю отвернуться. – Я похожа на ведьму из страшной сказки.
– Неправда, – глухо смеется Генри и подходит ближе. Кладет руки на стену над моей головой и прижимается всем телом. – Мне пришлось тебя раздеть, – говорит он тихо, а я чувствую каждую напряженную мышцу, каждый изгиб и выступ его мускул. Он возбужден, а в глазах горит предсказуемый голод.
– Это плохо? – сглатываю.
– Смотря как посмотреть, – его взгляд ныряет в угол туго запахнутого халата, а я не знаю куда деть свои руки. Упираюсь в крепкую грудь пальцами и боюсь пошевелиться. Под ладонями мощно толкается его сердце.
– Генри… – его имя так приятно ложится на язык, оно раскатывается бархатистым звучанием в груди и застывает окончанием между лопаток. – Почему Генри?
– Что, почему? – шепчет он, и горячее дыхание касается моего лба, шевелит волосы.
– Почему тебя так назвали?
– Мой папа – англичанин, женился на русской домохозяйке.
– Точно, я где-то это слышала, – отвечаю едва слышно и понимаю, что больше не могу находиться в кольце его рук. С ума схожу.
Теплое дыхание дразня вплетается в волосы, а сухие губы неожиданно прижимаются ко лбу.
– Ты какой-то сладкий сон, Золушка.
– Не боишься проснуться в холодном поту, вдруг все это превратится в ночной кошмар?
– Боюсь.
– Зачем тогда… – запинаюсь. Манящие губы оказываются слишком близко. Обжигают, прикасаются невесомо к мои губам. Я падаю, сползаю по стене, держусь только за сильные руки и свое слабое самообладание.
– Я не знаю. Ты, как росянка, манишь меня ароматом. Валерия…
– А ты совсем не похож на комара, – шепчу, и Генри запечатывает смешливые слова поцелуем. Скользит языком по губам, раскрывая их настойчиво, и давит, давит до стона своей властью. Горячей страстью, смешанной с помешательством. Пока я не отрываюсь, хватая ртом воздух, и не отталкиваюсь, что есть сил, и отворачиваюсь, чтобы не позволить Генри снова напасть.
Он отступает, смотрит исподлобья и сухо проговаривает:
– Вино на тумбочке, – и пулей вылетает из комнаты, словно я обвинила его в страшных грехах.
Глава 12. Генри
Лера будто ежа поцеловала. Скривившись, оттолкнула меня и отвернулась. Закрыла глаза и сжалась в комочек у стены. Замерла, как льдинка, словно боялась, что я ее еще раз трону.
А меня это так бабахнуло по голове, что я чуть не отъехал. Больно ведь видеть в глазах девушки вместо симпатии отвращение. Я не смогу через это пройти еще раз, лучше пусть все остается, как есть. Прожить до старости в одиночестве – хороший выход. Я ведь заслужил? Заслужил…
Вылетаю в холл и жмурюсь от собственной дурости и слабости. Кол в штанах и дыра в мозгах. Я – идиот!
Марина ведь почти так же морщила губы и так похоже комкала рубашку на груди. И отпихивалась, и сопротивлялась. Оди-на-ко-во.
Не могу больше, не хочу. Жить бок о бок с человеком, которому нужны только твои деньги, а душа сто лет сдалась – мне неинтересно. Да и будь я умнее, я бы пользовался: подкидывал женщин ногами, менял, как перчатки, покупал бы их в прямом смысле, но я не могу. Мне одна нужна: теплая, нежная и моя. Больше не надо. Я – однолюб.
Хоть первая невеста и не запала глубоко в душу, но она мне нравилась по-настоящему. Я готов был кольцо на палец надеть, пока не узнал, что Марина со мной ради денег. В тот день она и погибла.
Никто не виноват, просто не справилась с управлением, но совпало так, что я ел себя на завтрак, обед и ужин несколько лет, прокручивал наш последний разговор и пытался понять, в чем же был неправ. Да во всем: я просто не должен был с ней связываться. И с Дашей тоже.
Доказать мою вину за изломанные судьбы девушек невозможно, но голос бабки до сих пор в ушах звенит: «Та невеста будет последней, которую ты полюбить не сможешь! Все, к кому прикипишь сердцем, пострадают!». Замкнутый круг не разорвать, жизнь не изменить щелчком пальца – я такой, какой есть, с этой невидимой ношей на плечах.