Шарм
Шрифт:
Поэтому вместо того, чтобы сказать что-нибудь ехидное, я просто улыбаюсь ему и иду на кухню. Но успеваю сделать только пару шагов, прежде чем Хадсон издает еще один мерзкий звук – хотя и совершенно не похожий на предыдущий.
Этот крик звучит как жуткое пронзительное «ууууууу», от которого у меня по спине бегут мурашки.
Но я решаю не отвлекаться и иду дальше. Хадсон, к сожалению, воспринимает это как поощрение.
– Ууууууууууу. Уууууууууууу. Уууууууууууу.
Этот звук напоминает царапанье
– Понятно. Ну и какая же птица издает такие крики? – спрашиваю я, беря из холодильника банку «Доктора Пеппера». Если мне придется мириться с этим еще какое-то время – один черт знает какое, – мне точно понадобится что-то покрепче воды.
– Вообще-то это полярная гагара. Некоторые считают, что ее крик действует расслабляюще.
Он снова кричит:
– Ууууууууууу.
– Как здорово, – отзываюсь я, готовя теплый сэндвич с сыром и начав считать от ста до нуля. Наверняка к тому времени ему надоест издавать эти жуткие крики.
И действительно, когда я дохожу до семидесяти пяти, он перестает повторять «ууууууууу». Я испускаю вздох облегчения, выпуская воздух, скопившийся в легких, но тут же едва не подпрыгиваю, когда за криком гагары следует низкое карканье, от которого напрягается каждый нерв в моем теле.
«Не реагируй», – говорю я себе.
– Каааааааарр.
«Если ему удастся вывести тебя из себя, это только раззадорит его. Ты же понимаешь, что он делает это от скуки».
– Кааааааааааааааааааааааарр.
«Не реагируй, не реагируй, не реагируй».
– Каааар… – Он закашливается, и мне начинает казаться, что на этом все завершится. Но нет, он полон решимости продолжать и, как только ему удается унять свой кашель, берется за старое.
– Кааааааааааааааааааааарр!
– Ладно, Хадсон, я понимаю, что ты хочешь сказать. Господи. Тебе незачем врать, что какая-то птица может издавать такие звуки, просто чтобы позлить меня.
– Ничего я не вру, – отвечает он с видом оскорбленной невинности. – Это песня южноамериканского тукана…
– Ты все это выдумал, – говорю я ему. – Ни одна птица не может издавать звуки, похожие одновременно на вопли умирающей лягушки и рассерженной свиньи.
– А вот тукан может, – отвечает он, и у него опять делается такой невинный вид, что становится сложно верить, что он вешает мне лапшу на уши. Но я заперта в этой берлоге с ним слишком долго и сразу понимаю, что он просто пытается вывести меня из себя. И я убеждаюсь в этом, когда он добавляет:
– Я знаю, что это звук на любителя, но некоторые орнитологи считают, что это самый красивый из всех птичьих криков…
– Что за брехня! – взрываюсь я. – Я мирилась и с кукабуррой, и с гагарой, но я ни за что не смирюсь с поддельными воплями этого тукана…
– Ничего
– Поддельные, неподдельные, мне насрать. Прекрати эту свою хренотень с птичьими криками.
– Хорошо.
– И это все? – с подозрением спрашиваю я. – Так просто?
– Ну конечно, если тебя это так раздражает… – Он пожимает плечами и улыбается лучезарной улыбкой.
Гадая о том, не заключим ли мы перемирие после восьми недель непрестанных боевых действий, я улыбаюсь ему в ответ. Затем подношу к губам банку с «Доктором Пеппером» и опять поворачиваюсь к плите.
– Каааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааарр! – вопит Хадсон во все горло.
Я давлюсь «Доктором Пеппером», брызги разлетаются в разные стороны, и следующие две минуты я трачу на то, чтобы выкашлять газировку из легких.
К черту такую жизнь. К черту Хадсона Вегу.
Глава 27
Устное сообщение
– Тебе обязательно так долго торчать в душе? – рычит Грейс, когда я выхожу из ванной.
Я смотрю на нее нарочито спокойно:
– Похоже, кто-то встал не с той ноги.
– Я встала в отличном настроении – спасибо за беспокойство. – Она проходит мимо, бросив на меня убийственный взгляд. – Но я уже час жду, когда мне можно будет пописать.
Это хорошо. Приятно сознавать, что время, которое я провел в ванной, прошло не зря. Но отвечаю я только одно:
– Извини.
– Твои извинения неискренни. Иначе ты бы не проделывал это каждый день. – Она сердито оглядывает меня с головы до ног: – И сделай милость, оденься, пока я буду в ванной. У тебя дурацкий вид.
– Я одет, – отвечаю я, изобразив недоумение. – И с какой стати у меня может быть дурацкий вид?
– На тебе спортивные штаны, а не настоящая одежда. Это не одно и то же. – И, словно для того, чтобы подчеркнуть свои слова, она захлопывает дверь ванной.
Как только дверь за ней закрывается, я сбрасываю с себя личину невинности и недоумения. Я носил ее так долго, что боюсь, как бы она не приклеилась к моему лицу. И что прикажете тогда делать? Трудно отпугивать людей, если ты выглядишь как чертов бойскаут.
Но я обнаружил, что если не считать птичьих криков – принимать невинный вид, пока я подкладываю ей очередную свинью, это наилучший способ произвести на нее впечатление.
А мне чертовски хочется впечатлить Грейс.
Должен признать, выдержки у нее куда больше, чем я думал. Я был уверен, что мы выйдем отсюда уже в тот первый вечер, когда я клеился к ней и одновременно выводил ее из себя.
Но вместо этого мы торчим здесь уже полгода, самые утомительные полгода в моей жизни, и конца этому не видно. Именно поэтому я в последнее время начал монополизировать ванную, торча в ней по нескольку часов. Наверняка скоро это ей надоест, ведь так?