Шатуны
Шрифт:
— Берите всех… Клавуша дозволит, — прорычал Федор.
И компания двинулась к станции.
Впереди шли Соннов и Аннушка. Садисты трусили чуть позади.
— Неплохо и пообедать, — неторопливо проурчал Пырь.
— А ведь действительно, — обрадовалась Аннушка. — Господа, здесь кажется недалеко есть обвалившийся ресторанчик.
(Федору понравилось, что она называла всех «господами». Видимо это было в обычае.)
Ресторанчик походил на столовую для разведения мух.
— Ничего, зато в тепле и не в обиде. У Бога под крылышком. Так-то, — ворковала
Все расселись за липким, безжизненным столом. На Барскую напал стих и она непрерывно болтала. «Девка… Треплива… А ум есть», — отхлебывая суп, вспоминал Федор некоторые Анины высказывания.
— Вы знаете, Федор, — попивая винцо, болтала Анна, — я ведь все-таки женщина и поэтому не всегда думаю о смерти… Сейчас, например, я хочу быть ребенком… Просто ребенком… Шаловливым ребенком на краю вулкана… Вот я вам объясню про Пыря, — и она указала на приземистого. — Он — свой человек… Не смотрите, что у него такие свирепые черты лица, это от размышления… Пырь, покажи петлю.
И Пырь, приоткрыв рваную полу пиджака, робко показал мощную веревочную петлю.
— Видите, как он смущается, — продолжала Анна. — Пырь применяет эту петлю только против людей. Он ненавидит их лютой ненавистью. Однажды в Москве он пришел с этой петлей на утренний киносеанс. Народу почти никого не было и он сел позади жирной, обожравшейся домохозяйки, которые урывают время между очередями в магазинах, чтоб посмотреть картину. Когда погас свет и началось представление, Пырь накинул на ее жирную шею петлю и затянул… Ха-ха… Животное захрипело и стало топать ногами. Пырь почему-то бросил все и незаметно вышел из залы, а животное, хоть и не задохнулось, но совсем одурело от ужаса и непонимания, и, когда Пырь оказался на улице, уже подъезжала скорая помощь…
Так за легкой, веселой беседой прошел обед.
Когда шли к станции по широкой, пыльной улице, с низенькими, образующими свой потный мир домиками, Анна сказала, указав на тоненького.
— Иоганн у нас скрипач. Любитель романтической музыки. Тоненький застеснялся.
— Ну а Игорек, — добавила она, обласкав меньшего, — совсем особая статья.
Федор поворачивал свою грузную голову то к одному, то к другому…
На подходе к Клавиному дому, Аня улыбалась: «сегодня я неплохо отдохнула», — подумала она.
Х
К вечеру, после основательной передышки, все высыпали во двор. Со своей половины даже выползли обременные несуществованием Лидиньки — дед Коля и девочка Мила. С ничего не выражающим лицом Мила присела в траве у забора и забормотала. Вокруг нее чирикали птички. Дворик, огражденный высоким забором и домом, был как заброшенный, распадочно-уютный мирок.
Кругом росла полуживая, нагло-чахлая травка; три изрезанных деревца смотрелись как галлюцинации ангелов; по углам торчали скамейки, нелепые бревна с корягами. В центре — замалеванный, искалеченный человеческими прикосновениями стол, опять же со скамейками.
Кто-нибудь посторонний мог бы ожидать, что сейчас начнется взаимное сближение. Все-таки в ресторане все были вместе.
Но
Клава дремала за столом; ей виделись башни с голыми задницами на шпилях; Федор сидел против нее и, осиротев от самого себя, понемножечку пил водку.
Дед Коля, приютившийся на бревне, почему-то занялся шитьем; девочка Мила так и уснула в том углу, где бормотала. Петеньки же как всегда не было видно.
Анна созерцала эту картину из окна своей комнаты и внутренне хохотала. Наконец, она не выдержала и вдруг от охватившего ее внезапного, беспредметного страха, бросилась на кровать и заснула.
Между тем во дворе обособленность все сгущалась. Белокурый Игорек, не поймав бабочку, так ушел в себя, присев у забора, что по инерции стал щипать свои красивые, нежные ноги. Когда же он очнулся от дремы и увидел, что щиплет себя, тихие, смрадные слезы потекли из его светлых глаз.
Пырь тренировался, бросая большой топор в дерево. Иоганн, скрючившись, вынул из кармана коробочку с жучками и стал иголкой препарировать их, разделяя на части. «Золотые руки» говорили про него. Он делал это так, как будто разбирал стихи, написанные на древнем языке.
Все застыло в таком одичании.
Прошло час или два. Вдруг тишину нарушил истерический визг деда Коли, раздавшийся из закоулка за сараем.
Все разом вздрогнули, но не сразу очнулись. И только когда визг превратился в вой, медленно, нехотя все стали вставать со своих мест. Все, кроме Клавы, Пыря и деда Коли, которых не было видно. Даже Анна проснулась и вышла во двор.
Первый подошел к закоулку за сараем Федор и увидел такую картину. Клавушка, распахнувшись как жаба, не то от страха, не то от недоумения, дрыгалась на земле, а шея ее была в петле, которую крепко держал Пырь. «Поймал, поймал», — металлическим голосом повторял он. Дед Коля, от непонятности вспрыгнувший на забор, выл своим нелепым полу-бабьим, полу-волчьим голосом.
Федор, не сообразив что происходит, тем не менее отпугнул Пыря и тот выпустил петлю. Клава была жива и даже не очень придушена, но от непостижимости она все еще не вставала с земли и виляла жирными ляжками.
Когда все сбежались, Анна дала Пырю пощечину.
— Я ненароком, ненароком, — испуганно-бычьи бормотал он. — Она просто подвернулась… Шея такая жирная, белая… Мысли сами собой петлю накинули…
Клава приподнялась и набросилась на Пыря:
— Ты ведь играл, играл!!? — спросила она.
Ей стало так страшно при мысли о том, что Пырь мог в действительности задушить ее, что она гнала самую эту мысль, вообразив, что Пырь всего-навсего хотел с ней поиграть, как дите. «Не может так быть, чтобы что-то несло мне смерть», — взвизгнуло у нее где-то в животе.