Шедевр
Шрифт:
Блин, будет действительно обидно, если в результате я и правда помру на его операционном столе… Внезапно в голове вспыхивает одна мысль, и я, чудом вернув контроль над телом, хватаю Оскара за запястье, не дав ему возможности среагировать.
– Вот ты и попался, – объявляю я, надеюсь, с достаточным торжеством в голосе. – Наконец-то я тебя поймала, и теперь ты должен рассказать мне о своей мечте, как и уговаривались.
Он какое-то время озадаченно смотрит то на мое лицо, то на свою плененную руку, а потом его плечи начинают трястись от беззвучного смеха.
– Да, Эмеральда, ты, я смотрю, никогда не сдаешься, – усмехается он, высвобождая свою конечность из моего стремительно слабеющего захвата. –
Это были его последние слова, которые я услышала, потому что сознание вновь заволокла тьма, и на этот раз окончательно.
========== Глава 11. Одиночество ==========
Ощущения от пробуждения после наркоза непередаваемы! Голова, кажется, весит целую тонну, картинка перед глазами выглядит какой-то сюрреалистичной: точки на потолке выплясывают неизвестный танец, хаотично перемещаясь туда-сюда, нефритовые обои кажутся реками и текут почему-то снизу вверх, а стоит только повернуть голову на бок, как вся комната буквально опрокидывается, и это отдается резкой болью в висках.
Мысли в голове отсутствуют, как класс, уступив место непонятному туману и вялым ощущениям, что весь окружающий мир существует понарошку, и сейчас мне просто снится красочный сон. Окончательно провалиться в забытье мне не дает разве что жжение и пощипывание в правом боку, которое, впрочем, компенсируется холодом из большого мешка со льдом, что лежит поверх.
Какое-то время, может, несколько минут, а может, пару часов, я лежу на спине, тупо пялясь в потолок. Пока, наконец, проклятый туман не рассеивается, и я не начинаю более-менее нормально соображать. По крайней мере, уже могу осознать, что сейчас болтаюсь не где-то между небом и землей, а лежу на кровати в спальне. На первую же попытку пошевелиться и хотя бы сесть новоиспеченные швы незамедлительно реагируют и натягиваются, и это настолько неприятно, что я шиплю от боли и вновь обессилено валюсь на подушку.
– Наконец-то ты проснулась, – доносится из динамика знакомый голос, при этом настолько ехидный, словно Оскар хочет сообщить, что я валялась без сознания, как минимум, несколько месяцев. А что? С меня бы сталось, у меня же все не как у людей…
– Повторяешься, – только хмыкаю я в ответ. Как ни странно, разговоры мне даются куда лучше, чем телодвижения, что обнадеживает. Все-таки я более хороша в словесных баталиях. – Помнится, это были твои первые слова, которые ты сказал мне, когда я только-только появилась здесь.
– Вы на нее только посмотрите, – судя по голосу, Оскар притворно укоризненно качает головой. – Очухаться толком не успела, пошевелиться не может, а язык уже без костей. И откуда, спрашивается, такая язва появилась на мою голову?
Я, внутренне хохоча до колик, придаю лицу суровый вид и максимально серьезным голосом, будто собираюсь огласить собственное завещание, произношу:
– Боюсь, как бы прискорбно это ни звучало, моя история появления на свет мало чем отличается от историй появления на свет других людей. Хотя папа как-то говорил, что они ждали мальчика, и все приборы в больницах говорили, что родится именно мальчик, а я, видимо, исключительно из собственного упрямства, родилась девочкой.
– Так, я уже начинаю жалеть о своем решении, – говорит хозяин дома, хотя интонация явно свидетельствует об обратном.
– Скажи лучше, долго ли я спала? – спрашиваю я, пытаясь повернуть голову к окну, но они оба занавешены тяжелыми непроницаемыми шторами, сквозь которые солнечный свет не пробьется при всем желании.
– Не так долго, как могла бы, – отзывается он. – Сейчас всего шесть часов.
– Ого, – уважительно качаю головой я, поражаясь, как быстро мимо меня пролетел целый день.
В этот момент мешок со льдом соскальзывает с моего уже почти обледеневшего
– Мне, наверное, надо сказать тебе спасибо, – наконец, доходит до меня мысль, которую я старательно пыталась вспомнить с момента пробуждения.
– Думаешь, есть, за что? – да, определенно не такого ответа я ожидала. Я даже ошарашенно замолкаю почти что на минуту, пытаясь понять, что же он имел в виду, говоря это.
– Ну… ты же меня спас, в конце концов, – замечаю я.
– Спас? – удивленно переспрашивает Оскар. – Не стоит думать об этом в таком ключе. Тебе просто повезло. Я еще не успел определиться с твоей композицией, вот и все. И никаких благородных побуждений тут не было.
– Что-то совершенно неубедительно, – хмыкаю я. – Звучит скорее так, словно ты сам пытаешься себя в этом убедить. И кто из нас после этого плохой лгун?
Ответа на этот выпад не следует. Кажется, на этот раз я все-таки перегнула палку и попала-таки в десяточку. Или его задело, что я в открытую обвинила его во лжи? Как бы то ни было, мои губы расплываются в широкой улыбке, которую я дарю потолку и висящей над моей головой картиной в тяжелой кованой раме. Интересно, Оскар нарочно положил меня головой в эту сторону? Ведь, помнится, я с самого начала спала ногами у изголовья.
Заняться мне совершенно нечем. Вставать с постели я на всякий случай не решаюсь, хотя через пару часов к телу возвращается вполне привычная подвижность, если не брать в расчет небольшую слабость. Есть, как ни странно, как не хотелось, так и не хочется. Даже для дальнейшего писания мыслей нет. В кои-то веки сожалею, что в этом доме нет телевизора – в такие моменты ничегонеделанья телевиденье становится наилучшим способом убить время.
***
Утром Оскар по-прежнему хранит гробовое молчание, хотя не исключено, что он просто покинул особняк и уехал куда-то по своим делам. Я же чувствую себя на порядок лучше, чем вчера, и даже нахожу в себе достаточно сил, чтобы подняться с кровати. Швы все еще неприятно пощипывает, но вчерашнего ледяного компресса не наблюдается, стало быть, Оскар его унес. Не Бэлль же. Осторожно ступая и стараясь исключить любое напряжение, я преодолеваю путь до кухни. Вопреки ожиданиям, ничего готового в холодильнике и на столе в столовой не обнаруживается, одни сплошные полуфабрикаты, возиться с которыми мне всегда было откровенно лень. Но при этом откровенно радует, что Оскар не стал надо мной издеваться, приготовив что-нибудь из больничного рациона. До сих пор удивляюсь, что несчастные пациенты всерьез называют все эти каши на водичке и бурду, по недоразумению называемую супом, нормальной едой. Помнится, я в свое время не осилила ничего из подобных блюд. Впрочем, особого голода не ощущается, так что бить тревогу пока что рано. Хотя если к ужину тут не появится ничего съестного, придется все-таки взяться за готовку.
День проходит тихо и спокойно, в полном молчании. Даже змеи нигде нет, а ведь я уже успела мало-помалу привыкнуть к ее обществу. Занятий у меня все так же немного: творчество, прогулки, творчество. Но в какой-то момент становится тошно даже от писанины, и от внезапного приступа раздражения я чуть было не рву в клочья и эту тетрадь.
Входная дверь дома уже давным-давно открыта. Видимо, по прошествии какого-то времени Оскар к своему ужасу понял, что я никуда не собираюсь от него деваться, и стал давать мне такие вот намеки на уход. Но я благополучно пропускала их мимо ушей, глаз и прочих органов чувств, ни секунды не помышляя о побеге. Зато мест для прогулок у меня стало не в пример больше.