Шекспир и его смуглая леди
Шрифт:
— Не будь глупцом, — восклицал в негодовании Протей, — при чем тут башмаки?
— При том, что взял не по ноге ты обувь, — доходчиво объяснил Валентин.
И в этот самый момент в дверь кабинета постучали легонько, и в щель просунулись сначала черный капор-платок Кэтрин, а потом и ее голова.
— К вам гости, ваша светлость, — сказала она, — вы уж простите, я их не пускала, а они…
Дверь распахнулась, ударившись о стену, и в кабинет, оттесняя Кэтрин, по-хозяйски вошли трое — Саутгемптон, Рэтленд и Эссекс.
Смотритель встал навстречу гостям — неожиданным, конечно, но всегда желанным, и краем
Он собрался было успокоить девушку… нет, все-таки юношу!., и представить гостям (именно как юношу), но тут случилось все так, как описал бы Потрясающий Копьем, коли сочинял бы пьесу про себя самого: от резкого движения берет свалился с головы Елизаветы, и вышеназванная волна волос упала на узкие плечи, обтянутые бархатным узким камзольчиком.
— Ах! — воскликнул Саутгемптон, пораженный, видимо, в самое сердце.
— Вот тебе и раз, — очень озадаченно произнес Эссекс, тоже пораженный, но в какую-то другую часть организма.
А Рэтленд спросил сердито и даже грозно, что было странно для столь тонкой и чувственной натуры: — Ты-то что здесь делаешь, Бриджет?
Занавес. Антракт.
17
Смотритель опоздал.
Слишком долго оттягивал он выяснение, скажем казенно, личности Елизаветы, не предполагал даже, что она может оказаться кем-то, кто не просто бродит где-то неподалеку от «игрового поля»…
(это-то он как раз предполагал)…
на котором Игроки пока еще только разминаются, еще не заиграли всерьез, хотя мяч уже вброшен, но сама она — из их общества, из их круга, а если учесть все, что она делала и делает для Игры…
(или для Проекта — по терминологии Службы)…
то получается — она и есть Главный Игрок.
И сам себя спросил (это уже в обычай у него вошло: с самим собой разговаривать): а кто ж тогда Уилл?
Елизавета, оказавшаяся Бриджет, стояла перед тремя Игроками…
(четвертый и пятый, то есть Смотритель и Шекспир, — не в счет, потому что они не могли принять участие в мизансцене, они оказались зрителями, или если уж Игра — то запасными)…
стояла внезапно раскрасневшаяся, но не от замешательства или, не дай бог, стеснения, а единственно от злости: как это в ее адрес (в ее!) какие-то молодые идиоты позволяют высказывать недовольство? И не важно, что недовольство — и то опосредованно, всего лишь повышенным тоном — высказал один Рэтленд. Остальные-то не одернули зарвавшегося… а собственно, кого — зарвавшегося?., выходит, что братца единоутробного, выходит, что не Елизавета она никакая, а истинно Бриджет, которая совсем недавно, полгода не минуло, отказала явившемуся к ней с предложением руки и сердца Саутгемптону, отчего его «Ах!» и произросло только что. И Бедфорду тоже отказала. Но он сюда не явился, а то было бы два «Ах!».
— Какое тебе дело, где и с кем я провожу свое время? — Тон у Елизаветы, то есть у Бриджет, был не ниже (если не выше), чем у брата. — Я достаточно взрослый человек, чтобы самостоятельно выбирать себе круг общения.
— Это вот это — круг? — не слишком литературно, но зато язвительно спросил Рэтленд.
Тут уже граф Монфсрье счел просто необходимым для себя — вмешаться и одернуть юнца.
— Я что-то неправильно расслышал, граф? — Он даже на «вы» перешел с милым дружком Роджером, в английском этот переход интонационно очень заметен. — По-моему, вы усомнились в том, что мое общество достойно вашей сестры. Я правильно вас понял?
Ну и в голосе — металл, ну и рука — к не существующей в данный момент на боку шпаге.
— Я не вас имел в виду, — очень гордо и тоже — на «вы».
— Люди, которых я имею честь принимать у себя в доме, принадлежат к моему кругу, и, сомневаясь в них, вы сомневаетесь во мне.
— Стоп! — вмешался Эссекс. — Шпаги — в перевязи. Дуэль отменяется. Роджер, извинись немедленно, тебя и вправду куда-то занесло.
— Извини, Франсуа, — сказал Рэтленд, — меня действительно занесло. И ты, Уилл, не держи зла. Но мне в самом деле хочется знать, что здесь делает моя сестра.
— И мне тоже хочется, — тихонько произнес Саутгемптон.
Вроде как в никуда произнес. Но желание высказал. И то понятно: отвергнутый претендент на руку и сердце дамы вправе хотя бы знать, кого она ему предпочла. А Уилл, до сих пор молчавший, тоже подал голос, и голос его был абсолютно убитым — как из могилы звучал.
— Так значит, ты — не Елизавета, тебя зовут Бриджет… Почему ты мне сказала неправду?
Театр — он везде театр. Даже в доме Смотрителя. И если до сих пор на сцене действовали второстепенные лица (родственники героев, друзья, заезжий иностранец, отвергнутый жених), то теперь реплику подал наконец главный герой, обманутый и оскорбленный в самых святых чувствах, а история немедленно потекла по привычному для елизаветинского театра мелодраматическому руслу.
Елизавета, то есть Бриджет…
(по аналогии со «Смотритель, то есть граф Монферье»)…
это почувствовала.
— Господи, — взмолилась она тоже в доброй театральной традиции — с надрывом. Но — естественным на слух. — Хоть ты бы не усугублял идиотизм ситуации. Ну не Елизавета я, не Елизавета, но что это меняет? Я стала противной? Глупой? Некрасивой? Ты, Уилл, изменил ко мне отношение?.. Если все это зависит только от моего имени, то, прости, пенни цена нашим отношениям!.. И вообще я не понимаю, чем Бриджет хуже Елизаветы?
— Надеюсь, дорогая, — хитро улыбнулся Эссекс, — вы имеете в виду лишь имя — и не более того…
— Я не сравниваю себя с Ее Величеством, если вы подумали о ней, у меня нет мании величия, — сухо сказала Елизавета, то есть Бриджет.
Но Шекспир не удовольствовался надрывным выступлением девушки.
— Ты не Елизавета… — скорбно констатировал он всем уже известное. — Что это меняет? Наверно, ничего. И все же ответь: почему ты сразу не назвалась мне своим настоящим именем? Разве это — тайна, которую я недостоин знать? Или ты опасалась, что я проговорюсь? Но разве я хоть что-нибудь хоть кому-нибудь хоть когда-нибудь сказал о тебе? О том, что ты есть… — помолчал, подыскивая слова, завершил: — в моем творчестве?