Шекспир и его смуглая леди
Шрифт:
Сонеты у Шекспира получались самостоятельно. Смотритель объяснял себе это явление ненаучно, но логично: фрагментарное проявление действия менто-коррекции. То есть не оптом — все, а на развес. Ненаучность объяснения сглаживалась вполне явными результатами. Значит, можно было ожидать впереди объяснения научного — когда он вернется в Службу и ее спецы возьмутся обобщать нестандартный опыт проекта. А пока — мириться с приятным фактом.
Смотритель только собрался согласиться на предложение Шекспира…
(сам он ощущал себя так, как будто и не было вечерних возлияний:
как встряла несгибаемая Елизавета:
— Потом прочтешь. Никуда твой сонет не убежит. Ты что, считаешь: одна пьеса — и можно остановиться передохнуть?
— Я так не считаю, — быстро защитился Уилл.
Как она его выстроила, восхитился Смотритель, просто падает и отжимается, падает и отжимается!
— Тогда скажи честно: ты прочитал те листы, что я тебе давала?
— Прочитал, — сказал Шекспир. — Как раз сегодня утром и закончил. А потом сонет сочинил.
— Да что ты все со своим сонетом! — рассердилась Елизавета. — За сонеты я вовсе не беспокоюсь. Они у тебя получаются отлично. А вот пьесы…
— А что пьесы? — обиделся Уилл. — Успех-то какой…
— Любой успех кратковременен. Как огонь. Его надо поддерживать и поддерживать. Ну-ка скажи мне, как тебе «Диана»?
Смотритель решил, что пришла пора вмешаться в непонятное.
— Какая «Диана»? Не будет ли наглостью с моей стороны полюбопытствовать, что вы задумали без меня?
— Не будет, — вроде как смилостивилась Елизавета, вроде как заметила, что хозяин — рядышком и право имеет знать, о чем гости судачат. — Мне привезли французский перевод романа испанского сочинителя Хорхе де Монтемайора, называется «Диана». Мне он очень понравился. Я попросила мэтра Бартоломью перевести его на английский… Уилл неплохо говорит по-французски, но читает трудно, пока… и дала ему почитать — не все, одну только часть. Мне кажется, там есть крепкая основа для пьесы, очень интересная история.
— Кто такой мэтр Бартоломью?
Спросил и сам себе поразился: что ж ты не про обучение Шекспира французскому поинтересовался, а каким-то совершенно не нужным тебе и проекту мэтром?..
Но поразился — и не больше.
— Один мой знакомый, Бартоломью Йонг, тоже сочинитель, хотя и не очень известный… — Перехватила молниеносный взгляд Уилла, успокоила: — Он уже немолод, немолод, но обладает хорошим слогом. — Это прелестно нелогичное «но» после определения возраста так по-женски прозвучало! — Поэтому и перевод хорош… Там — про двух cabaliero из Севильи, двух молодых испанских дворян, которые страстно влюбляются в двух знатных синьорин из Мадрида. Но мы, разумеется, перенесем действие на землю Италии…
— Зачем? — спросил Смотритель, хотя знал ответ заранее.
Елизавета с укоризной взглянула на него:
— Не притворяйтесь наивным, ваша светлость. Кто позволит играть пьесу из жизни наших… э-э… скажем помягче, недоброжелателей?
— Да, верно, — виновато сказал Смотритель. — И где же будет происходить действие? В Милане? В Вероне?
— Откуда вы знаете? — искренне удивилась Елизавета.
— Интуиция, — сказал Смотритель. — Она, знаете ли, с детства развита у меня непомерно. Сам устаю… — Помолчал. Подумал. Спросил: — Значит, «Два веронца», так назовем пьесу?
— «Два веронца»? — Елизавета произнесла название, как леденцы во рту покатала. — А что? Неплохо. Действительно — два веронца. Например, Валентин и… скажем, Протей. Как ты считаешь, Уилл?
— Согласен, — сказал Уилл. — И имена вроде достойные. Особенно — Протей.
Он соглашался со всем, что нравилось Елизавете.
Значит, второй пьесой Потрясающего Копьем будут «Два веронца», подумал Смотритель. Возможный вариант. Хотя сам он нацеливался на «Генриха VI». Но есть ли разница? Все равно никто не узнает, что и когда именно сочинил Великий Бард. А и «Веронцы» и «Генрих» — из ранних пьес, из первых — хоть это общепринято всеми шекспироведами…
Милая пьеса «Два веронца». Она войдет в Великое Фолио шестьсот двадцать третьего года издания, а до того не будет, как и «Укрощение строптивой», ни разу опубликована. Надо сказать Игрокам, чтобы перестали нанимать переписчиков — пока по крайней мере. Если что — есть суфлерский вариант пьесы. Пока есть по крайней мере. Пока не уничтожили…
Получается, сюжет ее тоже заимствованный — из романа Монтемайора, а Испания, естественно, заменена на любимую Потрясающим Копьем Италию… Смотритель напряг память… Да, точно! Один из персонажей пьесы, Спид, слуга веронца по имени Валентин…
(блистательный остроумец, ярчайший типаж, один из лучших шекспировских многочисленных шутов)…
объясняет хозяину свою способность «говорить как по писаному»: «Я говорю как по писаному, потому что это написано в одной книге». Честное признание автора, позаимствовавшего сюжет в очередной (а сколько еще их будет!) раз. Из одной — книги, из другой книги. Из одной пьесы, из другой пьесы… Где все эти книги и пьесы? Канули в Вечность. Кануть — значит упасть каплей. Ищи эти «капли» в Вечности! А те же «Два веронца» Смотритель смотрел…
(а что еще делать Смотрителю? Только смотреть)…
в «Глобусе» в собственном времени, в двадцать третьем веке, готовясь к Проекту. Убедительно?..
Да, кстати. А в шекспировские времена пьеса особого успеха не имела. Как считается. А как на самом деле — еще увидим.
Смотритель «вернулся» в кабинет графа Монферье и обнаружил, что работа уже начата и кипит, если прибегнуть к расхожему литературному штампу.
— …помни, Валентин, что о тебе молюсь я непрестанно, — говорил Уилл.
— Что молишься по книге о любви? — спрашивала Елизавета, которая и была Валентином.
— Да, что молюсь я по любимой книге.
А Уилл, выходит, говорил за второго веронца — Протея.
— По мелкой книжке о глубоких чувствах, о том, как море переплыл Леандр, — смеялся Валентин.
— Нет, по глубокой книге о любви, глубокой, как пучина Геллеспонта, — настаивал серьезный и явно влюбленный Протей.
— Но ты бы Геллеспонт не переплыл, — обвинял Валентин, — в любви увяз ты вместе с башмаками.