Шекспир мне друг, но истина дороже. Чудны дела твои, Господи!
Шрифт:
– Где ты подождешь-то? Не надо!
Столичный режиссер сунул соседу руку:
– Хотите с нами в ложу для особо почетных гостей?
Ляля очнулась:
– Зачем, не надо!.. Да это мой сосед просто!
– Атаманов Георгий, – представился тот. – Отчего же, можно и в ложу. В ложе я никогда не был.
– Вот и прекрасно. Товарищ не возражает.
– Егор, – грозно сказала Ляля, которой на этот вечер было вполне достаточно приключений, – езжай домой, я тебя прошу.
– Максим Викторович, давайте пуховичок, я
– Да вы же не знаете, куда! – всполошилась Ляля.
– А вон дверка, написано – приемная. Может, туда?
И Федя Величковский, взяв куртки в охапку и мило улыбаясь, бочком просеменил в «дверку».
Тоже артист, с ненавистью подумала Ляля.
– Он догонит.
Догонит так догонит! В старинном здании театра заблудиться было легче легкого, но у Ляли не осталось ни сил, ни эмоций для… политеса. И еще сосед сопит и топает за спиной. Это он так сочувствие выражает, не хочет оставлять брошенную Лялю своей заботой, черт бы его побрал совсем!..
Федя в полутемной приемной взгромоздил куртки на вешалку – пуховик немедленно свалился, он наклонился и поднял. Из-за старинного шкафа с полотняными шторками доносились странные звуки, и он за него заглянул.
Девушка в нелепом блестящем платье горько плакала, плечи ходили ходуном, вздрагивал узел темных волос на затылке.
– Здрасти, – сказал Федя Величковский. – Это вы, Кузина Бетси?
Девушка перестала рыдать, посмотрела на него и быстро утерла глаза.
– Прошу прощения, – извинился Федя галантно. Он решительно не знал, как нужно утешать плачущих за шкафом девушек. – Я помешал?
– Я… просто так, – пролепетала девушка. – Я уже ухожу.
– Не случилось ли у вас какого-нибудь несчастья?
Она посмотрела на него.
– Федор, – представился охламон. – Ужасная ошибка, ужасная!.. Был введен в заблуждение. Меня уверяли, что сегодня будут представлять комедию, а оказывается, дают драму!
Девушка моргнула. Совсем глупенькая, подумал Федор с сочувствием.
Пошарив в наколенном кармане безразмерных брезентовых штанищ, он вытащил салфетки в пакетике и протянул ей. Девушка взяла салфетку и скомкала.
– Вы драматическая артистка?
Девушка как будто испугалась.
– Нет, что вы!.. Я… помощник костюмера. Я вообще-то учусь, а здесь подрабатываю.
Сказав про костюмера, она вдруг словно заново увидела скандал, разгневанную Дорожкину и рыдающую несчастную Софочку. Надо сейчас же ее найти. Найти и утешить! Хотя как тут утешишь?.. Уже ничего, ничего не поможет!..
Салфеткой она вытерла нос, встала и одернула мятый подол. Федя посторонился.
– Вас проводить?
Тут она испугалась еще больше.
– Ой, нет, не надо!
– Как будет угодно Кузине Бетси, – следом за ней он вышел на лестницу и покрутил в разные стороны головой.
Пока что ему все очень нравилось. Даже представление в коридоре
Но ведь тут – театр, особый мир. Максим Викторович ему про эту «особость» все уши прожужжал, когда он писал свой первый сценарий.
– Ты дай артистам поиграть-то, дай!.. Артист живет, только когда играет. Вот это что за реплика? Зачем он отвечает «да»? Что это за «да», совершенно непонятно! Это же радиоспектакль, их не видно, они должны все делать голосами, интонацией, а не лицом! Вот и напиши так, чтоб они сделали.
А в «особом мире», должно быть, положено ругаться и обзываться прилюдно, да еще перед самым спектаклем. Это может быть интересно – картина нравов.
Опять же – теория!.. Федя был любителем разного рода теорий. По его теории, следует воссоздать исходную картину «от противного», то есть от результата, от финала к началу! Посмотрим, послушаем, понаблюдаем и точно установим, с чего все начиналось.
Очень занимательно. Хотя немного жалко несчастную «Кузину Бетси». Так он и не спросил, как ее зовут.
Федя потер руки, как будто с мороза, в коридоре оглянулся по сторонам, слегка разбежался, подпрыгнул так, чтобы достать потолок не ладонью, а локтем, чуть-чуть не достал и дальше пошел уже степенно.
Заблудился он очень быстро, зашел в тупик, вернулся, поднялся по лестнице, спустился, решил спросить дорогу, но никого не было.
Проблуждав какое-то время, он дошел до роскошной ореховой двери, слегка приоткрытой. Все остальные попадавшиеся ему двери были обшарпанны и заперты.
– Имей в виду, – громко говорили за дверью, – я этого дела так не оставлю. Все, терпение мое лопнуло! И не уговаривай меня!
Собеседник что-то отвечал, но Федя не расслышал, что именно.
– Мы областной театр, а не цирк зверей! Пусть уходит, уезжает, пусть в Волге утопится, мне все равно!
Опять негромкий голос в ответ.
Федя понимал, что подслушивает, а подслушивать нехорошо, но ничего не мог с собой поделать.
– Да плевать я хотел на все соображения! Истребить надо, каленым железом выжечь, чтоб никому неповадно было!..
После «каленого железа» Федя понял: стучать и спрашивать, как пройти в директорскую ложу, не стоит, тем более что над головой вдруг жестким алюминиевым звуком ударил звонок – раз, два, три!..
Федя ринулся в другую сторону, опять попал на лестницу, опять спустился и вывалился в ярко освещенное пустое фойе. Строгая билетерша в затянутом сером костюме посмотрела подозрительно.
Федя спросил, где директорская ложа, а билетерша спросила, где его билет, воспоследовали объяснения и препирательства, а свет меж тем медленно погас, как будто задули свечи.