Шекспир мне друг, но истина дороже. Чудны дела твои, Господи!
Шрифт:
– Точно есть?
– Юриваныч так сказал. Он мне даже его показал!.. Вот, говорит, ключ от сейфа. Их всего два и есть, у него самого и у Виталия Васильевича на связке.
– Что он решил? Отвезти связку следователю?
Ляля аккуратно составляла чашки на маленький столик, где были самовар и сахарница, и ответила, только когда поставила последнюю:
– Я не знаю. Он считает, что эта связка только еще больше запутает дело. Он не хочет никакого лишнего шума и очень жалеет… наш театр.
Федя на заднем плане
Она подошла к полке, порылась и вдруг забеспокоилась:
– Вот здесь… я положила бумаги. Днем, когда чай стали накрывать. Вы не видели?
Озеров и Величковский переглянулись. Они не видели.
– Но как же так, там три листка исписанных! Кто мог их забрать?
– Никто не мог, – сказал Федя. – Кому они нужны? А что в них? План работы на следующий квартал?
Ляля копалась в бумагах.
– Нету, – убитым голосом сказала она наконец. – Куда они делись? Это очень личные записи!..
Максим вздохнул. Она его раздражала.
– Посмотрите в сумке, в столе. К директору вы их точно не брали?
Ляля потрясла головой и огляделась по сторонам.
– Найдутся, – сказал Озеров с нажимом. – Не сегодня, так завтра. Пойдемте?..
В пустом коридоре Максим спросил негромко:
– А нижний замок работает?
Ляля посмотрела на свою дверь, словно пытаясь определить, есть ли в ней нижний замок.
– Нет, наверное. Я никогда его не закрываю, и ключа от него нет.
Озеров покрутил медную ручку, слегка заляпанную краской, – видно, попала, когда красили дверь или стены. Ручка с трудом поддавалась, и язычок замка высовывался и исчезал, как будто дразнился.
– Что вы хотите сделать, шеф? – заинтересовался Федя.
Максим победил наконец замок и с силой захлопнул дверь.
– Да что вы?! – сказала Ляля устало. – Зачем? Как я завтра открою? Я же вам говорю – от этого замка и ключа-то нет.
– Вызовем слесаря и откроем.
– Вы опасаетесь продолжения диверсий? – осведомился Федя Величковский. – Вряд ли они последуют! В одну воронку, как известно, бомба дважды не попадает.
– Береженого бог бережет.
Втроем они спустились по лестнице, и Ляля расписалась в толстом журнале, лежавшем на конторке перед вахтером.
В узкой нише приваленные один к другому стояли похоронные венки.
– Похороны перенесли, – сообщила Ляля, когда они оказались на улице. – Теперь только когда следствие разрешит выдать тело, а когда оно разрешит, никто не знает.
– Мы вас подвезем, – предложил Озеров.
Ляля замотала было головой, но тут из сумерек окликнули:
– Извините, пожалуйста! – и появилась Василиса. Курточка на ней была совсем мокрой от снега, видимо, она долго ждала. – Федя, можно с вами поговорить? – Она сглотнула и выпалила: – Наедине!
Величковский так удивился, что все заметили это удивление, и Василиса заметила
– Недолго, – упавшим голосом добавила она. – Это… по делу.
– Ну, конечно! – воскликнул Федя, которому стало неловко. – Конечно, можно! Максим Викторович, пардон, я отозван по делу, буду позже!
Он выставил руку калачиком, чтобы Василиса взяла его под локоть, она не взяла, и они пошли вдоль стены театра – очень высокий Федя и сгорбленная Василиса в мокрой куртке.
Озеров и Ляля проводили их глазами.
– Хорошая девочка, – сказала Ляля зачем-то. – Старательная, и театр очень любит. Бабушка у нее болеет, а денег на операцию нет.
– Денег? – переспросил Максим машинально.
– Да, дорогая операция. Ждут квоту или что-то такое, я не вникала, так по слухам…
…У хорошей девочки Василисы нет денег на дорогую операцию, а у директора в сейфе их полно. Может, это важно? Может, об этом нужно подумать?..
…И зачем ей понадобился мой Федька? Да еще… секретно! Она его едва знает! Романтический интерес или что-то другое?..
– Я вас все-таки подвезу, – чтобы отделаться от этих мыслей, Максим заговорил громко и уверенно: – Снег валит! У вас часто бывают такие метели?
Ляля пожала плечами. Ей не хотелось ехать с посторонним человеком, вести с ним пустые разговоры, еще – не дай бог! – сочувствие принимать!.. Или, наоборот, думать, что он ее подозревает – ведь ключи-то у нее в буфете нашлись! Но сопротивляться не было сил. Ей ничего не хотелось.
…Не хочу!
Видимо, она произнесла это вслух, потому что столичный режиссер громко ответил, что это все ерунда, и распахнул перед ней дверь высокой машины.
Ляля неловко забралась внутрь.
В салоне было тепло и хорошо пахло. Сразу стало понятно, что здесь – мужской мир. Между креслами втиснуты здоровые замшевые перчатки с немного вытертым мехом, в решетку отопителя лобового стекла засунуты дужками две пары темных очков, явно мужских, приемник настроен на радио «Максимум», сразу грянувшее рок, как только Озеров запустил двигатель, на заднем сиденье навалены растрепанные журналы, а сверху брошена карта области, потертая на сгибах. На полу позади кресла громоздились серые поношенные валенки – зачем они там?..
Почему-то эти самые валенки вдруг добавили Ляле оптимизма, как будто она в незнакомой толпе разглядела приветливое и милое лицо.
Максим вырулил со стоянки и потихоньку покатил вниз, под горку. В таком снегу ездить по горам ему было непривычно, даже немного страшно.
– Красивый у вас город, – сказал он, думая о снеговой каше под колесами, – весь на холмах.
– Красивый, – согласилась Ляля. – На следующем светофоре направо и под мост. А там близко.
Максим медленно и аккуратно повернул. Так медленно и аккуратно, что сзади ему посигналили нетерпеливые местные водители.