Шекспир мне друг, но истина дороже. Чудны дела твои, Господи!
Шрифт:
– Почему в коньяк?
Величковский отмахнулся:
– Да это так, ради англоманства! В английских детективах чаще всего подсыпают мышьяк в коньяк! И пустая бутылка на столе была именно из-под коньяка.
– Вот как.
– Экспертиза установит время смерти, и станет понятно, причастен ли кто-то из служителей Мельпомены или как ее зовут… Терпсихоры?.. к отравлению! Вполне возможно, что не причастен, и тогда…
– Вряд ли нам с тобой сообщат результаты экспертизы, Федя.
– Еще отравили Валерию Дорожкину непонятно зачем, заодно, что ли?! И как-то странно, не до конца. То есть слегка, чуть-чуть. В английских детективах чаще всего так делает преступник, чтобы отвлечь от себя подозрения. Он принимает вид жертвы, мимикрирует. Значит, Дорожкина подозреваемая номер один. Она могла сама себя слегка отравить. Ее муж, между прочим, прямо сказал, что она жива-здорова и прекрасно себя чувствует, и в отравление он не верит. Кстати, странная пара, да? Театральная прима и декоратор.
Василиса пожала плечами.
– Он интересный мужчина, – сказала она и покраснела, уж больно избито прозвучал этот «интересный мужчина», – а она человек сложный. Она то такая, то другая… ее не поймешь. И он ее любит, по-моему.
– А по-моему, не очень, – протянул Федька задумчиво.
Некоторое время они молчали, потом он объявил:
– Подозреваемый номер два – директор.
– Этого не может быть, – заволновалась Кузина Бетси. – Юрий Иванович ни за что на свете не стал бы!..
– Подожди, – велел Федя. – Он вполне подходящий кандидат, потому что деньги пропали именно из его сейфа и именно в тот момент, когда был отравлен главный режиссер! Возможно, Верховенцев увидел что-то, чего не должен был видеть.
– Например, как директор театра, воровски оглядываясь по сторонам, рассовывает пачки денег по карманам, – предположил Максим.
– Возможно, – согласился Федя, не принимая иронии. – Или прячет их в костюмерной. А?.. Чем не версия? Он прячет деньги в костюмерной, чтобы забрать их после спектакля, но они оттуда пропадают! Исчезают, дематериализуются! Он должен их найти! Но ему мешает Василиса, которая может нагрянуть в любую минуту. Он запирает нас в подвале и устраивает в костюмерной разгром…
– Ты сейчас о ком говоришь? – на всякий случай уточнил Озеров. – Если о Юрии Ивановиче, то он весь день просидел у себя в кабинете. Сначала с нами. Потом мы ушли, ты отправился путешествовать по театру, а я вернулся с Подберезовым, вторым режиссером, и Лялей. Потом мы снова перешли к Ляле, а директор остался в кабинете. В приемной, между прочим, сидела секретарша.
– Ну и что? Он мог как-то… выскочить ненадолго. Нет, как хотите, а я считаю, что все произошло из-за денег.
– В твоих построениях есть существенный изъян, – возразил Максим серьезно. – Деньги лежали в сейфе у директора с середины сентября, и ничто не мешало ему просто взять их, а через неделю или две поднять шум. О том, что в сейфе полмиллиона, знал весь театр. Их мог вытащить кто угодно.
– Но ни у кого не было ключей!
Тут Федя Величковский как будто споткнулся, сбился, взял себя всей пятерней за растрепанные волосы и задумался.
– Поехали в театр, – Максим достал кошелек и помахал официантке. – Мы сегодня «Дуэль» по ролям читаем. Заодно Москвитин голоса послушает, чтобы уровни на сцене выставить. Да и я тоже… послушаю. Поехали.
– Вот вы говорите, у вас вера, – отчетливо и с выражением декламировал молодой длинноволосый артист по фамилии Есаулов. – Какая это вера? А вот у меня есть дядька-поп, так тот так верит, что когда идет в засуху в поле дождя просить, то берет с собой дождевой зонтик и кожаное пальто, чтоб на обратном пути дождик не промочил.
Озеров смотрел в окно, выходившее на старые липы, и слушал внимательно.
– Вера без дела мертва, – продолжал стараться артист Есаулов, – а дело без веры еще хуже, одна только трата времени, и больше ничего.
– Ты, надеюсь, поедешь с нами? – вступил Роман Земсков. Он выговаривал слова очень четко, с правильной вопросительной интонацией, и Озеров читку остановил.
– Давайте все чаю попьем, – предложил он.
– Перерыв? – осведомилась бледная и очень красивая Валерия Дорожкина.
– Нет, никакого перерыва, – ответил Озеров. – Просто чай согреем.
Все зашевелились и переложили на столе листки, по которым читали, хотя роли свои знали наизусть, «Дуэль» шла в театре третий сезон.
– Зачем ты интонируешь? – подсев с другого края стола к Есаулову, спросил Озеров. – Ты играй, как на сцене, ты же играл уже!
Длинноволосый парень улыбнулся и покрутил головой:
– Мне так непривычно.
– Нужно попробовать привыкнуть, – сказал Озеров жестко. – У нас всего один день.
– А я думала, это такая пустяшная работа, – задумчиво произнесла Алина Лукина, игравшая Катю, дочку чиновника. – Чего особенного, взял и прочитал!..
– Да в том-то и дело, что это, во-первых, сложная работа, – с некоторой досадой возразил Озеров, – а во-вторых, совершенно другая, непривычная. И вы… тоже, – обратился он к Роману, внезапно позабыв, как его зовут. – Не нужно так стараться, вы же не новости читаете!.. Фон Корен у вас говорит в точности как диктор, а он человек с эмоциями, я бы даже сказал, со страстями!.. Лаевского убить собирается, чтобы улучшить человеческую породу!..
– Я знаю, зачем он собирается убить Лаевского! – огрызнулся Роман.
– Хорошо, хоть сами знаете, – сказал столичный режиссер, – только нам никак не показываете. Мы не понимаем, кто такой ваш фон Корен.
– Лялечка, давай я тебе помогу, – предложила артистка Никифорова заведующей литературной частью, которая доставала из шкафа чашки.
Вид у заведующей был как с похмелья – глаза красные, губы сухие, и руки дрожали так, что чашки стукались о блюдца, все слышали. Она никакого участия в репетиции не принимала, сидела с краю и писала что-то длинное, как будто повесть. Этим писанием она была так увлечена, что не сразу понимала, когда к ней обращались.
Когда объявили перерыв, она собрала свою писанину и убрала на полку возле двери.
– У меня есть имбирь, – заявила Ляля и облизнула сухие губы. – Никто не возражает, если я его в чай добавлю?
– Это прекрасно! – сказал из угла Федя Величковский. Он всю репетицию просидел тихо как мышь, даже не шевелился, только блестел глазами. – И с лимоном!
– Я не буду с имбирем, – объявил Роман Земсков.
– Тогда… для вас… отдельно, – прошелестела Ляля.
Утром они с Ромкой столкнулись у лестницы. Он сбегал сверху, легкий, как перышко, а она тяжело, как больная, поднималась снизу. Он налетел на нее так, что она покачнулась и уронила сумку. Он поддержал ее под локоть, поднял сумку и извинился.