Шекспировские чтения, 1976
Шрифт:
Момент выбора ясно обозначен в "Юлии Цезаре". Это монолог Брута во втором акте. Ход его рассуждений таков: для вражды к Цезарю у нас нет личных оснований; и общественному благу Цезарь, каков он сейчас, угрозы не представляет. Но если мы допустим, чтобы он надел корону, это может изменить его "природу", он может превратиться в тирана, потому что таковы обычно люди, чью власть ничто не ограничивает. Чтобы этого не случилось, надо предотвратить возвышение Цезаря; так как настоящие свойства Цезаря не дают достаточного основания для такого решения, представим, что мы убиваем в нем те крайности, до которых он может дойти. Пусть не обманет нас напряженная бесстрастность этого монолога. Для Брута проблема, о которой он думает, не абстрактная политическая задача. Речь идет, во-первых, о жизни человека, которого Брут любит и который любит его. Но поведение Брута не должно определяться - даже неосознанно - потворством своим привязанностям. И он торопит решение, подсказывает его самому себе - рассуждение не кончается выводом, но начинается им: "Да, только смерть его..." Во-вторых, существует противоречие между целью Брута - борьбой с духом тирании - и
Мы против духа Цезаря восстали,
А в духе человеческом нет крови.
О, если б без убийства мы могли
Дух Цезаря сломить! Но нет, увы,
Пасть должен Цезарь...
Пусть наши души, как хозяин хитрый,
К убийству подстрекают слуг, а после
Бранят для вида {*}.
(II, 1. Перевод М. Зенкевича)
{Цитаты из Шекспира даны по изд.: Уильям Шекспир. Полное собрание сочинений в восьми томах. М., 1957-1960.}
И все же выбор Брута не связан с глубоким душевным расколом. Победа, которую он одерживает над собой сейчас, - почти такого же порядка, как победа Порции, испытывавшей себя физической болью. Брут не дрогнет, пока он уверен в своей правоте. Он убедил себя, что достаточно убить Цезаря, чтобы спасти республику. Теперь он будет убеждать в этом заговорщиков и народ. Собственно, заговорщики не нуждаются в убеждениях такого рода: либо ненависть к Цезарю уже возбудил в них Кассий, либо они так почитают Брута, что сам факт его участия в заговоре служит им доказательством справедливости целей их дела. И Брут принимает на себя ответственность. Он будет верить в свою непогрешимость так же, как верят в нее его друзья. Для успеха республиканского заговора нужно прежде всего, чтобы сами заговорщики ни на мгновение не забывали о том, что они не просто убивают диктатора, а выполняют высокую миссию защиты республики; они должны помнить, что совершают не убийство, но жертвоприношение:
Мы - жертв заклатели, не мясники...
Милые друзья,
Убьем его бесстрашно, но не злобно.
Как жертву для богов его заколем,
Но не изрубим в пищу для собак...
(II, 1)
Их дело требует чистоты сердца и рук для морального оправдания и в собственных глазах, и в глазах римских граждан. Это не только политический идеализм, это и условие успеха, сознательно принятая тактика, обдуманный план, руководствоваться которым Брут считает необходимым. Поэтому до убийства Брут настаивает на том, чтобы Антония оставили в живых, а после того, как оно совершилось, - чтобы ему позволили произнести надгробную речь над останками Цезаря.
В борьбе за народное расположение Брут терпит неудачу; но это произошло бы и в том случае, если бы Антоний был убит или хотя бы не получил возможности говорить. Брут совершил ошибку не тогда, когда решил пощадить Антония, а когда решил убить Цезаря. Не надо забывать, что он получал анонимные письма, призывавшие его последовать примеру своего прадеда и действовать; Брут видел в них "глас народа", во всяком случае - его "лучшей части"; он был уверен, что общественное мнение ждет от него тираноубийства. Увы, письма эти были написаны самим Кассием... Брут не подозревает этого. Он обращается к римлянам как к потенциальным единомышленникам, которым нужно только назвать причины поступка, но не объяснять их. Он ограничивается тем, что называет вину Цезаря - его честолюбие; доказывать, что это вина, он считает излишним, он уверен, что народ так же, как он сам, ненавидит единовластие и готов защищать республику любой ценой. Единственное обвинение, которое он предвидит и старается отвести от себя, - это обвинение в личных мотивах убийства Цезаря. Он сделал это из любви к Риму, к его благу; в том, что народное представление о благе Рима совпадает с его собственным, он не сомневается. Его ошибка на форуме - лишь следствие ошибки его мысли.
Момент его поражения обозначен так же четко, как момент выбора: это реплика одного из горожан после его речи: "Пусть станет Цезарем". Народ уже не мыслит Рим без Цезаря, будет ли он называться Цезарем, Брутом или Октавием. А Октавий уже на пути в Рим; и если Антонию не удастся своей надгробной речью направить гнев и ярость народа на заговорщиков, это сделает Октавий. Но каким-нибудь другим способом, потому что так говорить над прахом Цезаря мог только Антоний. Брут взывает к разуму народа, Антоний - к его чувствам {См.: I. Palmer. Political and Comic Characters of Shakespeare. London. 1961, p. 22-31.}; речь Брута исполнена достоинства, Антоний принижает себя:
Я не оратор, Брут в речах искусней;
Я человек открытый и прямой
И друга чтил; то зная, разрешили
Мне говорить на людях здесь о нем.
Нет у меня заслуг и остроумья
Ораторских приемов, красноречья,
Чтоб кровь людей зажечь.
(III, 2)
Разумеется, в этих словах Антония глубокая ирония, но ее мог бы почувствовать Брут, слушай он эту речь; народ воспринимает их буквально. А что может ему больше польстить, чем "простота" и "безыскусность" сильных мира сего? Речь Антония направлена именно против тех двух оправданий, которые привел Брут, тех двух положений - о честолюбии Цезаря и об отсутствии личных мотивов ненависти к нему у заговорщиков, - на которых он строил свою речь. И Антоний достигает своей цели. Он опытный демагог и искусный оратор. Но главное - за ним дух времени, и это предопределяет поражение Брута.
Брут и Кассий бежали из Рима, собирают войско в провинции, в Риме власть принадлежит триумвирам, и римлянин, сказавший после смерти Цезаря: "Я боюсь, его заменит кто-нибудь похуже" (III, 2), оказался пророком. Триумвиры казнят своих недругов, и ненависть к врагам в них сильнее любви к близким.
И в лагере заговорщиков нет прежнего единства -
Мне не страшны твои угрозы, Кассий,
Вооружен я доблестью {*} так крепко,
Что все они, как легкий ветер, мимо
Проносятся.
(IV, 3)
{* Перевод М. Зенкевича представляется не совсем удачным. Соседство с фразой "не страшны твои угрозы" выдвигает на первый план в системе значений слова "доблесть" - оттенок храбрости, бесстрашия. В подлиннике - "honesty".}
Но он не может быть последовательным даже в этом: чтобы сражаться за свободу, надо платить солдатам; и если сам Брут не может добывать денег "бесчестьем", ему приходится обращаться за деньгами к Кассию, который добыл их как раз теми "бесчестными средствами", к которым Брут не хочет прибегать, - "вымогая гроши из рук мозолистых крестьян", беря взятки. В ссоре вождей республиканцев "прагматист" Кассий ведет себя гораздо сдержанней и терпимей, чем "стоик" Брут; но ведь Брут больше потерял, и разочарование его горше. Если Цезарь надевал маску нечеловеческого величия, то Бруту приходится надевать маску нечеловеческой стойкости: он скрывает от своих товарищей, что знает о смерти Порции. Брут держит себя и своих друзей в невероятном, предельном напряжении. Это состояние долго продлиться не может. Скорее в битву, которая все решит: либо победа, а в ней - оправдание всех жертв, либо поражение, а тогда верность принципам потеряет значение, и можно будет прибегнуть к тому средству, которое он так недавно осуждал, - к самоубийству.
Но еще до начала сражения, предрешая его исход, Бруту явится тень Цезаря. Появление призрака дает повод истолковывать всю пьесу как типичную "трагедию мести": Брут и Кассий убили Цезаря, дух его взывает к мщению, и убийцы поплатятся собственной жизнью за его смерть. Действительно, формально появление призрака обставлено точно так, как всегда у Шекспира невинные жертвы являются своим убийцам: он приходит накануне решающей битвы, как приходили к Ричарду Глостеру его жертвы; он невидим для всех, кроме виновного в его гибели, как призрак Банко на пиру у Макбета. Но содержание этого приема в "Юлии Цезаре" совсем иное. Трудно согласиться и с тем, что дух Цезаря - это дух зла, дух эгоизма и честолюбия, одним из проявлений которого является монархия, и что Шекспир в "Юлии Цезаре" "отрицает господствующие теории, рассматривающие монархию как наилучшую форму правления, и выражает симпатии республиканским идеалам" {В. П. Комарова. К вопросу о трактовке трагедии В. Шекспира "Юлий Цезарь".
– "Вестник ЛГУ", 1959, э 14, с. 83.}. "Юлий Цезарь" был написан почти одновременно с "Генрихом V", а как бы ни трактовать эту пьесу и образ ее главного героя, политические идеалы, высказанные в ней, весьма далеки от разоблачения монархии как формы правления. Да и само понятие res publica в XVI в. не совпадало с тем, что мы понимаем под этим словом сейчас. Делать автора "Юлия Цезаря" "республиканцем" значит не только упрощать смысл трагедии, но и переносить ее конфликт в другую плоскость. Для Шекспира "...критерий, которым нужно оценивать действенность и справедливость какой бы то ни было системы правления, - благоденствие общества, о котором идет речь" {J. Е. Phillips. The State in Shakespeare's Greek and Roman Plays. New York, 1940, p. 184.}. Заговорщики, как мы уже говорили, не принесли благоденствия стране, они надолго вывели ее из того равновесия, в котором она была при Цезаре, и вывели для того, чтобы отдать ее во власть людей, чьи личные качества и действия заслуживают гораздо большего осуждения, чем характер и действия Цезаря. Таков объективный ход событий в пьесе. Неудача заговорщиков - это неудача борьбы с той формой правления, с тем укладом жизни, установления которого требуют не честолюбие Цезаря, а Время и Рим. Дух Цезаря - это дух времени, он сильнее заговорщиков и победит их при Филиппах.
Но для Брута в появлении призрака заключен и другой смысл {Любопытно, что у Плутарха Бруту является просто злой гений ("Брут". XXXVI); призраком Цезаря его сделал сам Шекспир.}. Призраки у Шекспира выражают и ход судеб, и состояние души героя. Боль от смерти Цезаря была заглушена в душе Брута сознанием необходимости этой смерти. Теперь этого сознания нет, и воспоминание о Цезаре для него мучительно. Эту боль Брут будет подавлять в себе во время битвы. Он ни о чем не должен думать сейчас, кроме победы. И он действительно разбивает Октавия; но его солдаты не обладают его бескорыстием, они бросаются грабить, и это приносит поражение и смерть Кассию, который не так глубоко страдал, как Брут, и у которого не было поэтому его отчаянной надежды: "Неверие в успех его сгубило", - объясняет его самоубийство Мессала. Но даже смерть Кассия не должна отвлекать Брута от борьбы за победу, не должна лишать его напряженной собранности: