Шелихов. Русская Америка
Шрифт:
В Охотске все знали: слово Шелихова крепко, купчина он известный, основал Северо-Восточную компанию, новые земли осваивал за морем, но была и трещинка немалая. А коль есть трещинка — люди руку протянуть не спешат. Помогают охотно тому лишь, кто помощи не просит. Попросил — подумать надо: что из того выйдет, да и вернётся ли к тебе просимое? А тут случилось так, что кяхтинский торг, через который шла меховая рухлядь со всей Сибири в Китай, вовсе зачах. Лавки купцы позаколачивали. А сибирские меховщики на Кяхту только и полагались. Здесь цена в два, в три раза превышала то, что давали за меха на камчатском, охотском и даже иркутском рынках. И вот те на — китайцы торг прикрыли. Почешешь в затылке. Амбары полны были у Шелихова мехами добрыми, но вот куда их повезёшь, кому сбудешь и какую цену возьмёшь? А, купец, что скажешь? Дашь в долг в таком разе, хотя бы и под верное слово? Хм... Вот то-то! Такое только в красном разговоре бывает: давай-де, давай! Поможем! Ежели бы люди друг другу помогать научились — сирых давно не стало б. И всё бы пряники каждый день ели. Тульские, с печатным орлом.
Шелихов кинулся к Ивану Андреевичу Лебедеву-Ласточкину. Толстосум был Иван Андреевич, да и пайщик Северо-Восточной компании. Как-никак, а компаньон. Надежду имел Григорий Иванович — Лебедев поможет.
Однако, когда поднимался Шелихов на крыльцо лебедевского дома, шаг придержал.
Крыльцо было видное. Резное, пилёное, изукрашенное петухами да точёными полотенцами. Крыша шатром. Шелихов пальцами дерево потрогал. Сосна сочилась смолой, но было видно, что крыльцо сделано на века. И всё же не красота крыльца задержала Шелихова. Стучался не в первую дверь и оттого только и нахмурился, свёл брови над переносьем. Остановился на верхней ступеньке. Просить — не дарить. Дарящий ещё, может, и возрадуется, что человека оделил, а просящий всегда голову склонит, а в душе у него до боли скребанёт жёсткими ногтями. Голову клонить никому не хочется.
Молодой приказчик, вертевшийся подле крыльца, с любопытством взглянул на Шелихова. Григорий Иванович поймал его взгляд и с силой рванул дверь. Ступил через порог. «Ну, народ, ловок, — подумал, — просителя по спине, знать, видят».
Хозяин встретил ласково. Морщинки на лице распустил в радушной улыбке, усадил за стол.
Принесли самовар.
— Народ у тебя, однако, Иван Андреевич, — легко сказал Шелихов, — шустрый.
— А что такое? Чем обеспокоили?
— Да вот поднимаюсь на крыльцо, а малый во дворе глянул, как ноги спутал.
Лебедев вопросительно брови поднял.
— Я к тому, — сказал Шелихов, — что с просьбой к тебе. Так малый этот, видать, приметил.
Иван Андреевич довольно бороду огладил, рассмеялся:
— Это хорошо. Других не держим. Ого, Гриша, всегда надо видеть, кто в дом несёт, а кто из дому норовит утянуть. Похвалю малого. Молодца. А ты с какой же просьбой? — Наклонился к самовару. Пустяковина какая-то его заинтересовала. Свой самовар, знать, впервые разглядел.
— Иван Андреевич, деньги нужны.
Не хотел тянуть Шелихов. Прямо в лоб о больном запросил. И насторожился. Ждал ответа.
— Оно, милок, понятно, — пожевал губами Иван Андреевич. — Они всем нужны... Отродясь не видел человека, который бы сказал, что ему деньги ненадобны.
Глаз Ивана Андреевича за густыми бровями не было видно. Вперёд выглядывала борода.
— Вот так-то, — крякнул. Лицо у него затуманилось. Задумался купец.
Шелихов повертел на скатерти ложечку. На стене у Ивана Андреевича постукивали часы. Громко, отчётливо отрывали у времени минуты. Ложечка, посверкивая, вертелась в пальцах. Молчать дальше было нельзя. Не хотелось больно шапку ломать Григорию Ивановичу, однако он пересилил себя.
— Галиот снаряжаю, — сказал. — Оснастку обновить надобно, да и судно ремонта требует, поселенцы на новых землях и скот, и зерно ждут, котлы, железный скарб иной. Что лишнее говорить — всё знаешь.
Иван Андреевич губы сложил в куриную гузку, посвистал соловью, что в клетке на окошке прыгал. «Фью, фью!»
Шелихов ждал. В груди щемило. Велика была нужда. Как рукавица наизнанку вывернись, но деньги вынь да положь. А парок из самовара рвался, и купец за текучим маревом вроде бы колыхался, то удаляясь, то приближаясь или вовсе закрываясь туманцем. Понять, о чём думает хозяин, было никак нельзя. «Ишь ты, — решил Шелихов, — самовар с секретом, знать».
Иван Андреевич оборотился радостным лицом к гостю:
— Лихой, лихой соловушка... А поёт как, подлец! Заслушаешься. Ты утречком приходи. Он на восходе солнца больше играет. В пять колен высвистывает. За него уже и деньги предлагали. — Подмигнул. — Ну, да этих денег тебе, наверное, маловато будет... А так я отдал бы, отдал соловья, хотя и певун...
Обстоятельно, на растопыренных пальцах поднял блюдце, подул на горячий чаек.
Разговор гнулся в разные стороны, как лозина на ветру.
— Иван Андреевич, — вновь начал Шелихов, думая уже, что, знать, не случайно на крыльце запнулся. Настойчив стал. Раньше за ним напора такого не замечалось. Это после Питербурха озлился, шёл напролом. — Выручай, — сказал Шелихов, — выручай.
«Уломать, непременно уломать надо купца, — подумалось Григорию Ивановичу, — на месяц, два всего-то и нужны деньги. Там как-нибудь обернёмся».
Лебедев улыбку согнал с лица, сухими губами отвердел. Тоже не хотел валять дурака. Полоснул гостя взглядом.
— Красно говоришь, Гриша, — сказал, — а складу нет. Нет, — качнул головой. — Это тебе прыгать надо, а я своё отпрыгал. Не взыщи. Мне на верное дело только и можно идти, а так: чет, нечет — не по годкам игра. Не по годкам... Не дам денег, но советом помогу.
Вот так — не получился разговор.
Григорий Иванович сомневаться сомневался, но всё же верил в Лебедева. Иван Андреевич в делах был дерзкий, с жёсткой хваткой. Оборотист.
— Да ты, Иван Андреевич, в рубашке родился, — сказал ещё более напористо, — дашь деньги — и за тобой другие пойдут.
Лебедев покашлял в кулак и в другой раз посвистал соловью. Сказал, глядя в упор на гостя:
— Это только говорят, Гришенька, что человек в рубашке родится. Нет. На свет все голенькие производятся. И уж от человека зависит — оставаться ему голеньким всю жизнь или рубашку он на плечи обретёт. Так-то.
Помолчали. И каждый, глаз не поднимая, думал о своём.
«Щёлкнул меня по носу старик, — встало в мыслях у Шелихова, — да оно бы чёрт с ним. Дело, дело горит».
Лебедев, ероша бороду, соображал иное: «Ну, что скажешь, Гриша? Припекло тебя, вижу, припекло... Давай выкладывай, послушаем дальше».