Шелихов. Русская Америка
Шрифт:
Какой состоялся разговор у графа в царском дворце, не знал даже и Фёдор Фёдорович. Однако Александр Романович, возвратившись от императрицы, повелел в коллегии приборку сделать генеральную.
С тем, как приказать он изволил Фёдору Фёдоровичу, чтобы ни сучка и ни задоринки... Да и бумажки какой ненужной где не оказалось.
В коллегии российской приборку сделать генеральную да ещё и так, чтобы бумажки ненужной не оказалось, задача не в пример другим — наитруднейшая: пыли-то, пыли сколько накоплено на полках, сколько дрязгу всякого, сору, хламу, дряни различной в углах, каморках, кладовых собрано. Да что там углы и каморки! А в столах чиновничьих? Тут непременно проплесневелые корки сыру, огрызки хлеба, селёдочные головы, манишка, залитая соусом неведомого цвета, старые башмаки, залепленные грязью позапрошлогодней, или же трудно вообразимый картуз с поломанным козырьком.
Ну, о мелочах, как-то: перчатки ношеные, гнусного цвета воротнички, — и говорить не приходится. Это все вещи обыкновенные. Но вот у одного из чиновников из стола явилась дамская шляпка. Да и это бы обошлось, но шляпку вдруг, с бледностью в лице, признал столоначальник. Руки опустил и с дрожанием в голосе сказал:
— Эта самая вещь супруге моей принадлежать изволила...
Все руками развели. И чиновник, в столе которого шляпка эта — будь она неладна — объявилась, как уже только ни бился, загадочность её появления объясняя, а конфуз всё одно вышел. На хиромантию ссылался, о переселении душ говорил, о многом другом из потустороннего сказывал красноречиво, но у столоначальника только челюсти играли и остатки волос, почтенно так вокруг лысины расположенных, дыбом стояли. Всё же он сказал, обведя всех глазами склеротическими:
— Жена-то у меня молодая...
Так вот уборки генеральные оказывают себя. Опасно, ох, опасно дело это.
В Коммерц-коллегии окна все были растворены, и гул плотный из них на улицу выливался. Соседи спрашивали: уж не пожар ли случился?
Александр Романович, на эти усилия взглянув, постоял с минуту и, видно было, сказать что-то хотел, но промолчал. Только морщинки около рта прорезались у него глубже, однако тут же и разгладились. Полагать надо, граф решил: «Чиновник российский Богом дан и Богу его только и переделывать». Граф же Воронцов, в отличие от многих лиц начальственных, богом себя не считал.
Но, обойдя молчанием бурную деятельность подчинённых, он всё же их огорошил:
— Её величество императрица, — сказал, — соизволит быть в коллегии нашей.
— Ах, — пролетело единым вздохом, и чиновники на пятки сели. Давно ведомо — чиновник российский смел, лих и дерзок.
Один лишь Фёдор Фёдорович, выслушав графа, чуть голову опустил и улыбнулся едва приметно. Понял, что поездки его многочисленные по питербурхским домам не пропали втуне.
Качнулся Фёдор Фёдорович с каблука на носок и даже руками, заложенными за фалды мундира, некое движение сделал. Вроде бы даже пожал одной рукой другую и пальцы тонкие переплёл.
Крючок судейский, Иваном Ларионовичем Голиковым присмотренный, дабы укорот компаньону навести, дело своё выполнял исправно. Ходил, ходил многотрудными ножками вокруг Лебедева-Ласточкина, нюхал носом чувствительным всё, что пахнет дурно, и таки вынюхал нужное.
Перво-наперво подкатился крючок к старшему приказчику Ивана Андреевича. В удобную минуту подошёл и разговор начал смирный. Лобик морщил, как человек, озабоченный делом и интересующийся разным, а в глазах у него почтение и испуг вроде бы от большого уважения к лицу, с которым пришлось разговаривать.
Известно, что помощник самый ближний и есть враг первейший. Такой всегда считает, что и хозяина-то он умней, видит дальше и работает несравненно лучше. Но, судьбой злой обиженный, обязан вот за хозяином выносить урыльники. Голос у такого смирный, с особыми бархатными нотками. Гнётся старательно, но чем ниже гнётся, тем едкая обида жжёт его сильнее. А всякому своя обида горька, и он, себя жалея, не пощадит обидчика.
Крючок судейский заговорил о хорошей торговле, и умненько так, со знанием дела. Видно сразу было — понимающий человек. Из разговора с таким пользу несомненную почерпнуть можно. Покалякали так, обоюдно приятно, да и разошлись.
Приказчик, оставшись один, подумал невольно: «Угу... Человек полезный...»
Но тут дела его отвлекли — в амбар невежа какой-то ввалился — и о разговоре приказчик забыл. Но потом, однако же, вспомнил с наиприятнейшим чувством. Так уж в разговоре получилось, что-де, мол, голова он всему лебедевскому делу.
Приказчик даже за нос себя взял и постоял так, в позе глубокомысленной, некоторое время.
«Голова... Хм-хм... Ишь как люди-то понимают, — подумал, — голова...»
И вслед хозяину, прошедшему по амбару, позволил себе взглянуть недружелюбно. Набычил глаза.
На другой день приказчик в город вышел, а новый знакомец навстречу. Случайность любезная. Но здесь, как водится, улыбки, ласкания разные, и уж далее пошли они вместе, придерживая за локотки друг друга, как счастливые кумовья. И, конечно, разговор продолжили о том да о сём, о пятом и десятом. Только и слышно было:
— Да, да...
— Очень хорошо, очень славно...
И всё больше выделялся голос крючка. Тоненький, елейный.
Погодка, наудачу, самая что ни на есть была распрекрасная. Солнышко мягко светит, припекает, лица приятно щекочет. Приказчик и вовсе разомлел, картуз снял и шёл вольно, платочком обмахиваясь. Видно было каждому: самостоятельный человек идёт. Рядом с ним другой — тоже, заметно, не из слабых, однако первому этот, второй-то, явные знаки почтения выказывает.
Всё об этом говорило.
Дайте себе заботу приглядеться к идущим по улице начальнику и его подчинённому. Пускай даже этот начальник недалеко ушёл от идущего с ним рядом. На одну всего ступенечку или даже на половину ступенечки, на четверть, а всё одно разница есть.
Ну хотя бы то, что будь подчинённый и ростом начальника выше, а смотрит он на него, как ни прикинь, снизу вверх. И хотя это загадкой может являться для наук естественных, изучающих различия величин, но никуда не попрёшь: снизу вверх, и всё тут. Да что там науки. Они, известно, отстают, и неведомо, когда ещё шагать будут в ногу со временем. Что же касательно до человека, он вообще явление во многом загадочное и наукам его не скоро объяснить.
Опять же шаг. Начальник ногу ставит смело, выбрасывает её перед собой вольно, а вот подчинённого ты хоть в зад колом толкай, а вперёд начальника он не выступит. Тоже загадка.
Приметим голоса. У подчинённых редко бывают басы. Но будь у него и бас, а у начальника жесточайшая фистула, но подчинённый так горлом сделает, что обязательно голос у него окажется тоньше начальственного.
Другое многое, — известно, приглядевшись, — легко приметить, да не об этом речь.
Крючок судейский и голосом играл, и шёл неторопливо, и приказчик, понятно, рос прямо на глазах. Знаки такие — человеку масло благоуханное на душу.