Шелихов. Русская Америка
Шрифт:
Туда-сюда знакомцы новые прогуливались и у церквушки на скамеечку, стоящую в уголке, присели. И опять издалека, губы сладко сложив, крючок судейский начал разговор хороший. Что-де, мол, соболя, почитай, не стало, а о белке не хочется и говорить. Что за мех ныне, не в пример годам прошлым: рыж, короток, как ежели бы его общипали. Лицом выразил что-то крайне неприятное. Сморщил щёки, нос на сторону своротил, и ежели не плюнул, то исключительно из почтения к собеседнику и от большой воспитанности.
Заметил, однако, что есть, правда, и неплохие меха, особенно из тех, которые везут с севера. Знал, что приказчики Ивана Андреевича на севере только и скупают меха. Тащат через всю Сибирь.
— Вот эти-то меха, — сказал крючок как бы невзначай, — сейчас людям умным придержать самый резон. — И глаза на приказчика искоса закинул. Увидел: у приказчика шевельнулась бровь. Крючок наподдал пальчиком озабоченно на поле у себя пятнышко незаметное, ковыряя. — Человек, ежели ум у него есть, за эти-то меха, по миновании известного времени, денежки сможет взять хорошие.
Попал в точку.
Приказчик заторопился. Каждому ум свой хочется выказать. И особливо тем, у кого не шибкий с ним достаток. Да и хозяина уж очень приказчику хотелось пнуть. Помнил, что знакомец новый в прошлом разговоре головой его обозначил в лебедевском деле.
— Я уж третий год, — сказал, — хозяину своему талдычу беспрестанно, что меха надо придержать.
Губы надул барабаном.
— Ну и как? — судейский склонился к плечику приказчика.
— Придерживаем.
И опять надул губы.
Заслуги в том, что амбары Лебедева-Ласточкина от мехов ломились, старшего приказчика не было. Но человеку слабому как по головке себя не погладить.
— Меха, — пел приказчик, на солнышке распаляясь, — сказочные. Цену не сложишь.
Крючок сообразил сразу же: три года купец меха держит, три года людей снаряжает на север, а на какие денежки? Какими шишами платит за меха? Чтобы товары на север сплавить, а потом меха наверх поднять, большие нужны капиталы. А купец не расторговался, и денег у него нет. Но всё же взял он их где-то. Где?
Мыслишки закружились в голове у крючка, как мыши в стогу лежалого сена, когда вилы туда сунут.
Так и так прикинул в момент крючок и сообразил, что к чему.
Тучка тут набежала на солнышко, и ветерком свежим потянуло. Приказчик картуз надел, передёрнул плечами. Крючок забеспокоился:
— Как бы не продуло. Здоровьице-то оно того... Дорого. В другой раз поговорим.
Раскланялись любезно. Больше того: крючок приказчику ещё и вслед помахал ручкой. Хиленькую ладошку поднял и покивал пальчиками деликатно. Понять жест этот можно было только так: жаль-де, мол, с хорошим человеком расставаться, но что делать? Ещё увидимся...
Улыбка обозначилась у крючка от уха до уха. Морщинки у глаз добродушнейшие пролегли лучиками.
И приказчик в ответ улыбнулся мило, головой подёргал, но как только он за угол завернул, крючок, подхватив полы, по городу побежал рысью, топая каблуками заметно, хотя только что ходил мягко ступая.
«Бум, бум», — летели каблуки по мостовой... Ну да крючку сейчас было не до мягкости в походке. Чуял: палёным пахнуло и денежку немалую схватить можно будет. Из слов, оброненных приказчиком, понял крючок, где собака зарыта. Знал он, где купцы деньги берут, когда нужда приходит. По этой части в Иркутске такие были мастаки, что руками разведёшь. Ну, например, Маркел Пафнутьич. Ежели Маркела Пафнутьича человек незнающий встретит на улице, так будь он хоть и жаден до невменяемости, а достанет и отдаст грош. Да и как не отдать: стоит кривобокий старичок в сопревших опорках, глаза слезятся, и по лицу видно — совсем заездили человека, сейчас упадёт. Но то, что сунут ему грош, неудивительно. Удивительно то, что Маркел Пафнутьич возьмёт его, да ещё и поклонится. А у него, у Маркела Пафнутьича, не грошей, а золотых жарких — мешки. И он в рост их даёт под вексельки, под вексельки.
Губки сложит бантиком и сладенько, сладенько скажет:
— Процентик с вас будет причитаться, процентик...
На счётах сухонькими, лиловыми пальчиками набросает костяшки так быстро, что и глазом не успеешь моргнуть, а он уже и цифирку назвал. Цифирка вроде бы и небольшая вначале получается, но время пройдёт — и она набежит, да ещё и так, что штаны снимут последние.
Другой огрызочек — Агафон Фирсанович. Светленький, благостный, голубые глаза безгреховно смотрят на мир. И всё больше по церквам, по церквам похаживает Агафон Фирсанович. Богу молится. Кладёт поклоны. А когда домой идёт из церкви, в руках трепетных просфору [9] неся, ну, скажешь — ангел. Удивишься даже, почему крыльев не видно у него за плечами. А ангел этот кистенём в годы молодые помахал и не одного старателя зашиб на тропах тайных. Варнак был из самых страшных и золотишка понабрал. Сколько? О том могилы знали в тайге. Так, под сосной холмик безвестный, притрушенный хворостом. А то и вовсе без всякого холмика человека за ноги, да и в овраг головой вниз. Тайга большая, пойди найди. Ох, понабрал... А теперь вот тоже вексельками баловался да всё больше о божественном вёл разговоры.
9
Просфора (церк.) — белый хлебец особой формы, употребляемый в православном богослужении.
К этим-то голубкам и бросился крючок судейский. Торопился, пена закипала на губах. А как подойти к Маркелу Пафнутьичу, уж ему-то было ведомо.
— Маркел Пафнутьич, жаль моя, — загнусил слезливо крючок и золотой положил на стол. Сунул под самый нос: и слепой увидит. У ростовщика в глазах вспыхнул голубой огонёк. — Мне бы только, Маркел Пафнутьич, добродетель наш, взглянуть на векселёк, выданный вам Иваном свет Андреевичем, дружочком моим незабвенным.
И второй золотой на стол — шмяк. И тоже под нос.
Золотые исчезли, как их и не было.
Через час крючок объявился у Агафона Фирсановича. И, от молитвы праведной оторвав ангела, тем же приёмом взглянул на векселёк Лебедева-Ласточкина.
«Тайну, — говорят, — тайну ростовщик бережёт, деньги под вексель выдав». Ну да тайна эта для дураков только.
Теперь одно и осталось — явиться к Ивану Ларионовичу: так, мол, и так. Вексельки сам видел — нюхал, щупал и, полагаю, скупить их надо... Рожу при этом невинную скорчить. Пошмыгать носом...
Голиков на что уж битый был мужик, и то ахнул:
— Ну и подл же ты, ну и подл... Это же надо так выкрутить. Истинный ты подлец.
Но крючку слова эти простые, как с гуся вода. Он головку скромно опущенную поднял и спросил постным голосом:
— Сейчас скупать вексельки-то или погодим?
Голиков ладонями шлёпнул по коленкам, башкой мотнул, сказал:
— Скупай. Чего уж годить.
Тоже гусь был не из последних.
Вот так петельку на шею Ивану Андреевичу и накинули. Чуть-чуть на себя верёвочку потянуть осталось — и язык вывалится.