Шелковый путь

Досжан Дукенбай

Уже не кружились больше в воздухе снежные хлопья. Рассвет словно распорол тучи, и робко выглянуло солнце. Степь проснулась, высвободилась из-под белого одеяла. Как раз в этот момент в битву вступили камнеметы. Их подтянули к городской стене и выстроили на расстоянии пятидесяти гяз друг от друга. Таким образом, они не мешали продвижению войска и могли одновременно пробивать стены во многих местах. Три десятка камнеметов взяли под обстрел почти всю восточную часть городской стены. По велению Алак-нойона дробно загрохотали барабаны, тягуче завыли карнаи. Рабы, стоявшие наизготове, по двое у каждого камнемета, закрутили валы, отвели шесты с ковшами назад. Главный мастер для начала бросил в один ковш пропитанный салом чурбак, поднес к нему огонь, и, когда тот задымился, с треском рассыпая искры, стукнул

палкой по выступу. Шест с резким стуком ударился о перекладину, и объятый пламенем чурбак, круто взмыв, полетел за городскую стену. Забухали и остальные камнеметы. Чурбаки, точно огненные шары, со свистом полетели в осажденный город, Вскоре воздух пропитался чадным дымом, за стеной взметнулось пламя.

Кипчаков на крепостном валу стало меньше: видно, часть воинов отправили тушить пожары. За короткое время каждый камнемет успел выбросить по семь сальных чурбаков. Теперь надо было заменить у катапульт жильный канат, пока он не лопнул, и переходить к метанию булыжников. По приказу мастера-китайца рабы быстро перерубили теперь уже негодные канаты, намотали новые, полили водой задымившиеся валы, клиньями закрепили слегка расшатавшиеся боковые столбы.

Теперь вал вращался быстрее, камнеметы зататакали еще яростней; пудовые булыжники с грохотом ударялись о стену. Несколько камней угодило в воинов, стоявших на гребне вала. Из крепости доносились вопли, гул. Что случилось потом, мастер-китаец так и не разглядел, пот заливал ему глаза. Пожар за стеной разгорался. С ревом кинулись пешие сарбазы на приступ. У главного мастера уже дрожали колени, подкашивались ноги, земля будто качалась под ногами. Он вспомнил, что со вчерашнего дня ничего не ел. Он уже не слышал даже глухого стука камнеметов. Проклиная свою злую судьбу, он проклинал про себя самого кагана, виновника всех бед и горестей; проклинал и упрямых кипчаков, которые никак не желали сдаваться. Должно быть, и ближайший к нему камнемет обессилел: когда мастер в очередной раз палкой ударил по выступу, шест с ковшом поднялся будто нехотя, вяло и швырнул камень — видно, слишком тяжелый — совсем недалеко. Булыжник грохнулся в самую гущу наступавших монгольских сарбазов. Увидя это, мастер-китаец в страхе опустился на бревно. Заохали, запричитали и оба раба:

— Ойбой, пропали!

— Своих же придавили!

— Сам нойон сюда скачет!

Примчался Алак-нойон, не поленился — с коня слез. Едва не рысцой подбежал он к старому мастеру, схватил за бороденку, приподнял рывком:

— Что делаешь, старый дурак? Сарбазов моих убил. Все войско остановилось!

Мастер задрожал, взмолился:

— Прости, великий нойон… Камень слишком тяжелый попался…

Нойон зловеще ухмыльнулся:

— Сам-то небось легкий, а?

Перепуганные насмерть рабы при этих словах нойона угодливо осклабились. Они поняли нойона и спешно заработали рычагами. Когда ковш коснулся вала, один из рабов взял тщедушного старика мастера в охапку, посадил в ковш, а другой ударил по выступу. Шест бухнулся о перекладину и швырнул завопившего диким голосом старика китайца через городскую стену.

Огонь еще не коснулся Гумбез Сарая, построенного из кирпича, и каменных зданий на центральных улицах Пшакши и Алтын-тюбе, но спасти от пожара жилые кварталы вблизи крепостной стены было уже невозможно. Даже немыслимо было приблизиться к горевшим домам: с неба падали камни. Камнеметы пробили-таки стены в разных местах, и теперь надо было посылать воинов к образовавшимся проломам. В огне и под градом камней полегло немало кипчаков. Иланчик Кадырхан с уцелевшими отрядами отступил в глубь города, а всех жителей — от мала до велика — бросил на тушение пожаров. Только самых смелых и отчаянных дозорных оставил он на крепостном валу и на сигнальных вышках. Он понимал: не устоять им против камнеметов, когда на их головы падают булыжники величиною с сундук. Тут невольно оглянешься и побежишь куда глаза глядят. Если камнеметы будут действовать и дальше, то крепостную стену взломают, а войско перебьют. Глядя на все это, Иланчик Кадырхан пришел в отчаяние, сердце заныло, облилось кровью. Больно было глядеть на беспомощно погибающих сарбазов.

К обеду враги поставили камнеметы на новое место. Повелитель поднялся

на стену крепости и смотрел оттуда на передвижения в монгольском стане. Бесчисленные рабы, суетясь, хлопотали вокруг камнеметов; верблюды везли их вдоль стены. Было ясно, что монголы намереваются теперь ломать стену с другой стороны, а туда, где образовали проломы, сейчас ринутся пешие войска.

Предположение это вскоре оправдалось. Монголы хлынули во все проломы, точно полая вода, просачивающаяся в каждую щель запруды. Казалось, стена содрогалась от их пожара. Только кипчакскую саблю можно было противопоставить этому свирепому натиску. Иланчик Кадырхан бросил свое войско в бой.

Он сразу почувствовал, что поотвык за месяцы осады от сечи, плохо слушалась рука и часто впустую рассекала воздух. Раньше, бывало, достаточно ему раз взмахнуть саблей, как враг валился к ногам. Теперь приходилось с каждым из них возиться подолгу.

С этой стороны на приступ шли в основном не монголы, а сарбазы, из разных союзных им родов и племен. Вид у них был затравленный, изможденный, бились они неумело. Истощенные долгой и бесплодной осадой, голодные, измученные болезнями от постной, недоваренной конины, они стали легкой добычей кипчаков. Хоть много их было поначалу и все они громко вопили, однако сразу же дрогнули, отступили. Защитники города смяли их, разметали, загнали в ров с водой и обратили в паническое бегство.

Но затем вступил в бой монгольский тумен. Эти шли плотной стеной, не обращая внимания ни на камни, ни на мешки с песком, ни на горящую кошму, ни на потоки горячего дегтя. На место погибших тут же вставали другие и шли напролом, смыкая ряды. Повелитель обратил внимание на военачальника, шедшего впереди, на котором были серебряные латы. Это был знаменитый Кадан. «Тумен, возглавляемый Каданом, может остановить только смерть», — так говорили об этом предводителе.

Иланчик Кадырхан насупился, поняв, что только теперь начнется настоящая рубка. Он вскинул над головой саблю. Это был условный знак: всему простому люду немедля отойти от крепостного вала, а воинам подняться на гребень стены. Вооруженные кипчаки бросились на стену, изуродованную камнеметами. На гребне ее и схлестнулись враги, столкнулись лицом к лицу; скрестились, зазвенели сабли.

Иланчик Кадырхан вытащил стрелу из колчана. Он понимал, что стрелять из лука в тех, кто уже ввязался в бой на стене, — бессмысленно, поэтому стал целиться в черный пролом, через который лезли враги. Засвистела стрела, и бежавший впереди монгольский сарбаз упал, раскинув руки. На него тут же упал второй… третий… Двадцать стрел — одну за другой — выпустил повелитель Отрара, и двадцать монголов упали замертво, загородив телами пролом в стене. Конечно, с такого расстояния было невозможно не попасть, но большое значение имела сила натяжения лука.

Все меньше становилось врагов на стене, и кипчаки рубили их с яростью и неистовством. К полудню все очутившиеся в крепости монголы были поголовно изрублены, враг отпрянул от стены, отхлынул, точно вода после разлива.

Заглохли и камнеметы, будто задохнулись от пыли и крови, как бы застыли в недоумении эти несуразно громадные, безмолвные чудовища. Наступило затишье. Только теперь защитники города узнали, что во время побоища убило камнями провидца Габбаса и кюйши Кайраука. Поредевшее войско вонзило в землю копья и обнажило сабли в знак великой скорби. Потом сарбазы на копьях снесли тела погибших в мавзолей Арыстанбаба. Здесь сотворили отходную молитву и погребли их рядом с недавно умершим летописцем — старцем Анетом-баба.

Много достойных людей погибло в этот день. Раненный в бедро Огул-Барс, превозмогая боль, еле доковылял до походной юрты. Он потерял много крови и упал там, умирающий.

Однако и монголы понесли тяжелые потери. Погибли предводители туменов Тажибек и Кадан — отдали душу во славу ненасытного бога войны — Сульдэ. Султана Бауршика не нашли ни среди живых, ни среди мертвых. Направленный к жителям Отрара посол слезно просил: «Если султан у вас, верните в обмен на своего человека!» Кипчаки отдали им изрубленные тела Тажибека и Кадана. До глубокой ночи выли монголы, оплакивая погибших. В их честь они перерезали горло нескольким бесславным людям, дабы умилостивить бога войны щедрой жертвой. Волчий вой плыл над кипчакской степью.