Шелковый шнурок(изд1985)
Шрифт:
Арсен улыбнулся в густую бороду, которую отпустил, пока ехал из Стамбула. Уж кого-кого, а Зинку не мог пан Мартын забыть: очень полюбилась ему молодица!
— Ну, веди, Иваник! — Арсен положил руку на хилое плечо соседа. — Сперва к Палию, а потом уже — домой… Прямо горю от нетерпения!
Они пошли по широкой улице. Около одного из уцелевших домов Иваник остановился.
— Скажу Остапу, чтоб подежурил вместо меня. А то у нас, знаешь-понимаешь, строго… Можно и батогов заработать от полковника, если плохо несёшь караульную службу!
Он шмыгнул в хату и через несколько минут вышел в сопровождении высоченного
— Бери мой мушкет, — заторопился Иваник. — В случае опасности — пали, пане-брате, чтоб аж в крепости было слышно! А я мигом вернусь…
— Ладно, — буркнул мрачный великан и зашагал к окраине города.
Арсен внимательно осматривал все вокруг.
В городе немало руин и пожарищ. Но среди пепелищ стоят и уцелевшие от огня хаты: вьются дымки, во многих дворах хоть что-нибудь да обновлено — тут исправлены забор и ворота, там выбелены стены, а на некоторых хатах уже новые камышовые крыши.
Крепость встретила их гомоном, стуком дубовых трамбовочных баб, заступов и мотыг, цоканьем топоров. Здесь кипела работа. Одни забивали колья, другие делали земляную насыпь, а третьи из дубовых брёвен и брусьев мастерили ворота крепости.
Люди были так худы, измождены и ободраны, что Арсен ужаснулся. Откуда они? Будто одни нищие собрались сюда! Несмотря на холод, у многих, кроме латаной рубахи или видавшего виды лейбика [37] , не было ничего. Редко у кого на ногах сапоги, а у большинства — постолы или лапти, из которых торчит какое-то тряпьё. Лица обросшие, в глазах — голодный блеск.
37
Лейбик (укр.) — верхняя одежда без рукавов, вроде жилета.
Арсен хотел было спросить Иваника, что это за люди, но тут заметил знакомую статную фигуру. Палий!
— Батько Семён! — Казак бросился к нему и по-дружески сгрёб полковника в объятия. — Батько Семён! Как я рад снова видеть тебя!
— Арсен?! — Палий не верил своим глазам и удивленно рассматривал казака. — И вправду, Арсен, собственной «парсуной», как говаривали киевские бурсаки… Да какой обросший, как дед!
— Вы все здесь — не лучше, — повёл рукой Арсен, указывая на людей, работающих у стен. — Откуда они собрались?
Лицо Палия помрачнело, он с болью произнёс:
— Сейчас, пожалуй, половина Украины так живёт… В военном лихолетье люди потеряли все: родных, кров, одежду… Начинаем мы на голом месте. Надо же как-то спасать себя!
— Что начинаем? — не понял Арсен.
— Жить заново, — ответил Палий. — Долго мы думали на Запорожье — что делать? Правобережье опустошено, разорено, истоптано татарской конницей. По Бахчисарайскому договору — ничейная земля… Но она ведь наша! И пока мы на ней живём, никто не сможет назвать её своей — ни султан, ни хан, ни господарь Валахии, ни король польский… Вот и кинули мы клич: кому негде приклонить голову, идите на Фастовщину, Корсунщину, Богуславщину — поселяйтесь, обрабатывайте землю, но сабель из рук не выпускайте! И вот начало — отовсюду потянулись горемыки, обиженные судьбой. Не было у них ничего: ни денег, ни одежды, ни семян, ни хозяйственной утвари. Зато принесли в сердцах справедливую ненависть к врагам, которые пустили их по миру, и священную любовь к своей земле. Бедные мы сейчас. Ой какие бедные! Зима только начинается, а у нас уже почти нечего есть… Вон видишь — казаны. В них дважды в день варим пшённый кулеш. Не кулеш — одно название! Но и ему люди рады…
— Как же вы зиму думаете прожить?
— Перебьёмся… Потуже затянем пояса, охотиться будем, рыбу ловить в Унаве и Ирпене. Но вся наша надежда на помощь.
— Чью?
— Москва поможет деньгами и оружием, Киев — зерном для посева, харчами. Свет не без добрых людей.
— В этом я много раз убеждался. Да вот — только что — отмахал путь от Стамбула до Фастова тоже не без помощи добрых людей. А там — и до Варшавы доберусь.
— Ты направляешься в Варшаву? С чем?
Арсен оглянулся: Иваник, выцыганив у кашеваров миску кулеша, хлебал жидкое горячее варево. Поблизости никого — каждый занят своим делом. Но все же Арсен понизил голос.
— Батько Семён, чтобы ты знал, я сейчас на службе у самого Кара-Мустафы… Вместе с Ненко…
— Погоди! — перебил Арсена Палий. — Пойдём-ка ко мне домой, а по пути ты мне все и расскажешь.
— Привёз я очень важную весть, — продолжил Арсен.
— Какую?
— Турки начинают войну против Австрии. Султан Магомет собрал громадное войско и повёл его под Вену… Я тороплюсь в Варшаву, чтобы предупредить короля Яна.
Палий нахмурился.
— Почему ты думаешь, что нужно предупреждать Собеского?
— Расправившись с Австрией, турки накинутся на Польшу… Ненко слышал это из уст Кара-Мустафы.
— Вот как?! Значит, когда падёт Австрия, а затем Польша, Магомет вновь бросит своё войско против нас. И тогда уже ничто не сдержит его!
— Мы с Ненко тоже так подумали и решили, что нужно обязательно предупредить поляков…
— Верно. Турок можно остановить только общими усилиями. Твоё решение ехать в Варшаву одобряю. А от себя пошлю письма в Москву и Батурин, чтобы и там узнали о замыслах султана.
— Спасибо, батько, за поддержку. Я был уверен, что ты согласишься с нами.
— Ещё бы! Как и покойный Сирко, я считаю, что среди многих врагов для нас сейчас самый злейший, опаснейший — турецкий султан… И вопрос стоит так: кто кого? Или мы сообща с другими народами, которым он угрожает, отсечём его загребущие когти, или же нас всех до единого вырежут. И на расплод не оставят…
— В страшное время мы живём, — задумчиво произнёс Арсен, перебирая в памяти большие и маленькие события, свидетелем которых пришлось ему быть. — Выстоим ли?
— Выстоим! Должны выстоять! Иначе — всему конец…
Они подошли к крыльцу большого дома, памятного Арсену ещё с прошлой зимы. В нем тогда жила старенькая бабуся с мальчиком и девочкой. Теперь дом был восстановлен: пахли смолой новые двери, белели обмазанные белой глиной стены, вместо выбитых стёкол в окна вставлены хорошо пригнанные доски. Вокруг дома все прибрано. Чувствовалось, что здесь хозяйничают заботливые женские руки.
— Прошу в мою хату, — пригласил Палий, — правда, временную. Здесь потом устроим полковую канцелярию. А покуда полка нет и с жильём у нас худо, поселили мы здесь Феодосию с детьми. Вдову Семашко. А я, собственно, постояльцем у неё. Можно сказать, в приймах, — улыбнулся Палий, поднимаясь на крыльцо.