Шемячичъ
Шрифт:
— Он обалдел что ли? — был удивлен ветеран и сочинитель. — Или полицию с армией спутал, а отдел с батареей? Ведь к утру следующего дня следственно-оперативная группа будет ни-ка-кой. А ей еще весь световой день «пахать».
— Не знаю, — состроил кислую рожу опер, — обалдел или не обалдел. Но для своего эксперимента он почему-то выбрал наш отдел.
— Доверяет!.. — прибавил язвинки сочинитель.
— Да шел бы он с эти доверием… в кобылью трещину. — Письменов не любил мат, поэтому, где другие «пушили» матерщиной, выплескивая накопившееся раздражение или срывая злость, он находил слова-заменители. — Ладно, что это мы все о грустном да о грустном… — решил сменить тему беседы Письменов. — Ты, господин сочинитель, по делу зашел или скуки ради?.. Если по делу, то спрашивай — чем смогу, помогу. Если от скуки, то извини, у меня тогда дел по горло, — сделал понятный жест рукой. — Сам видишь: бумагами весь стол завален. И все на контроле, и все ответа требуют… Приходится, как белке в колесе, вертеться.
И уставился большими черными, немного насмешливыми глазищами.
— По делу, — не стал испытывать терпение опера сочинитель. — Во-первых, видишь ли ты нашего общего знакомого Блоню? Если видишь, то занимается ли он литературным творчеством или забросил сие занятие?
Блонский Геннадий некогда работал в данном отделе на той же должности, что и Письменов. Но однажды система его подставила так, что он, вполне интеллигентный человек и грамотный опер, едва в «места не столь отдаленные» не угодил, как говорил один знаменитый персонаж из телефильма, «под фанфары». За решетку, слава Богу, не попал, но с работой, им любимой, расстался навсегда.
Будучи человеком образованным и коммуникабельным, он не «затерялся» и на гражданке, но прежняя работа «звала и не отпускала». И он довольно часто забегал к старым товарищам, чтобы переброситься словцом-другим. И, как был осведомлен сочинитель, тоже что-то кроптал на досуге. Правда, трудился все больше в Интернете, где не требуется издательств и типографий, но где порой необходимы навыки полемиста. Такие навыки у Блонского имелись. Возможно, с избытком…
Впрочем, не умение Блонского полемизировать подвигло сочинителя интересоваться его судьбой, а литературная деятельность. У Блони был свой стиль повествователя. Современный, несколько жесткий, несколько информационный стиль. Но, главное, свой. И это вызывало симпатии. А еще — искреннее желание, чтобы он не бросал литературное творчество.
— Личных встреч в последнее время как-то не случалось. Зато в Интернете, — замаслянел взором опер, большой любитель ночных интернетовских бдений, — едва не каждый вечер общаемся.
— Пишет что-нибудь? — нетерпеливо напомнил ветеран.
— Может, и пишет, но нового пока ничего не выкладывал, — пожал крутыми плечами розыскник. И, блеснув озорными глазами, поинтересовался: — Довольны ли, господин сочинитель, ответом на первый вопрос?
— Доволен или не доволен, трудно сказать. Все — относительно… По крайней мере, ответ приемлю. А тебя попрошу: при встрече с ним — хоть реально, хоть виртуально — привет от меня передай и просьбу не прекращать литературных занятий.
— Заметано. Теперь следующий вопрос… — проявил признаки откровенного нетерпения розыскник.
— А следующим будет мой интерес по ходу расследования разбоя… точнее по самому разбойнику Зацепину. А еще точнее, по тем штучкам, что у него были изъяты… Какова их судьба?
— Так это к следователям, — решил отбояриться опер, мечтая поскорее избавиться от назойливого собеседника и возвратиться к собственным делам, так некстати прерванным неожиданным визитом.
— Того, который вел дело, нет, — слукавил ветеран, — а другие — ни в зуб ногой. Своих, говорят, забот выше крыши, чтоб еще чужими грузиться. Дело же — в суде. Впрочем, будь оно в отделе, кто бы его дал листать?..
Конечно, сочинитель мог подняться и на третий этаж, где располагались следователи. Мог, но толку-то… Со следователями контакта как-то не было. К тому же у них — все «тайна следствия». С операми куда проще. Секретов тоже не раскроют, но несекретным поделятся, не пожадничают.
— А я, значит, «в зуб…» — ощерился опер.
— Ну, хотя бы по обнаруженным и изъятым во время обыска предметам… колье и диадема. Раз личность разбойника уже не интересует. Не подделки ли? И где проводились экспертизы? У нас в краеведческом музее, у Склярука, или все-таки в Москве?..
Сочинитель не зря упомянул фамилию Склярука. Виктора Исаевича, ведущего специалиста Курского областного краеведческого музея и искусствоведа, в Курске хорошо знали не только следователи, но и оперативники. Не раз пользовались его услугами, когда требовалось оценить старую икону или предмет обихода, давно вышедший из употребления, но ставший коллекционным раритетом. Экспертное заключение Склярука даже в судах сомнениям не подвергалось, поэтому чтобы не посылать предметы и вещи за пятьсот верст в Москву и ждать экспертизы по месяцу и более, все нещадно эксплуатировали, причем бесплатно, Виктора Исаевича. Но старинные колье и диадема — это не привычные предметы обихода и даже не иконки. Тут требовались специфические познания. И Склярук мог не взяться за исследования и дачу заключения, чтобы не подвергать свою компетентность в этом вопросе под удар критики со стороны адвокатов.
— А с чего вы, господин сочинитель, взяли, что такие детали меня должны были интересовать? — уперся черными немигающими глазами опер в ветерана. — С какого такого боку?
— А с того, что вы, господин сыщик, — в пику оперу «комплиментом» на «комплимент» отозвался сочинитель, — историк по образованию. И, как у любого историка, у вас должен был проснуться вполне понятный интерес к таким обстоятельствам. К тому же ореол некой тайны окружает как происхождение этих раритетов, так и их обнаружение у несостоявшегося налетчика на киоски.
— Павильоны, — поправил опер.
— Хорошо, пусть павильоны, — не стал спорить и «размениваться на мелочи» сочинитель. — А это — уже профессиональный оперский интерес, — продолжил он развивать прерванную репликой мысль. — Вывод: одно и другое должны были подвигнуть вас, господин опер, на продолжение отслеживания этого дела.
— Однако вы хитрец, — засмеялся оперативник. — Знаете, где половчее ухватиться…
— Двадцать с гаком милицейских годков что-то да значат, — отшутился сочинитель, не забыв затем продолжить свои вопросы: — Не дает покоя и такой факт: почему налетчик-наркоман эти вещи не сбыл? Ведь для наркомана не существует ничего святого. Ему, когда остра нужда в новой дозе, на любую семейную реликвию наплевать. А тут — сохранил. На разбой пошел, а предметы роскоши сохранил. Удивительно…
— Должен признать: тут вас интуиция не подвела, — без дальнейших проволочек приступил к сути Письменов. — На личность грабителя мне было, точно, начхать и растереть… Не велика шишка. А вот судьба раритетов заинтересовала. Действительно, не каждый день изымаются колье да диадемы… И знаете, Зацепин не соврал, когда говорил, что подлинные. Местная и московская экспертизы подлинность подтвердили: Тринадцатый-четырнадцатый века.
— Удивительно! — не скрыл восторга сочинитель.
— К тому же ни среди музейных шедевров, ни среди похищенных у частных лиц, если не принимать во внимание родителей, у которых Зацепин их позаимствовал, колье и диадема не значатся, — с жаром продолжал розыскник. Но тут же, остывая, дополнил: — Родители, проживающие в Шемякино, подтвердили, что по преданию вещи эти были подарены в незапамятные времена их далекой прабабке по женской линии рыльским князем Василием Шемячичем. И теперь они передаются в семье в качестве семейной реликвии по женской линии. Так что колье и диадема — это имущество матери Зацепина. Писать на сына заявление о краже этих раритетов ни мать, ни отец, естественно, не стали. Хоть и негодяй, да кровь-то родная, — пояснил сыщик. Ни одна мать на сына заяву не напишет. Пришлось следователю эти цацки обвиняемому вернуть. Точнее, его родителям.