Шепот стрекоз (сборник)
Шрифт:
– С ним надо пожёстче. Иначе унесёт свои секреты в могилу. Или обведёт нас вокруг пальца, отделается вымышленным рассказом. Ничего, не отвертится. Я его выведу на чистую воду.
Теперь Александра была уверена, что отец перед матерью в чём-то сильно провинился. Потому никогда о ней ничего не рассказывает и сам хочет забыть.
До этого Александра заметила, как на установленную на стене особую площадку при часовне вышел служитель и три раза дёрнул за язык колокола. Над утренним лесом поплыл колокольный звон. С деревьев единой стаей снялись птицы и рассыпались в небе, как осколки
– А зачем здесь церковь? – спросила Татьяна.
– Часовня, – поправила Александра. – Покойников отпевать.
Татьяна зябко поёжилась.
– А здесь умирают?
– Когда же ты повзрослеешь, Танюха? Везде умирают.
Прошло полчаса. Всё это время девушки сидели в беседке и наблюдали, как дворник, молодой чернявый гастарбайтер с загорелым лицом, то ли украинец, то ли молдаванин, в синем комбинезоне и накинутой поверх оранжевой жилетке, сдувает с дорожек листья специальным воздуходувным приспособлением. Со стороны въездных ворот дул ветер, и часть листьев, покружившись в воздухе, снова оседала на дорожку.
– Дурацкий инструмент, – сказала Александра.
Татьяна поднялась, вышла из беседки, обошла её кругом, а заодно и куст чубушника, и вернулась на прежнее место.
– Смотри, какие замечательные цветочки. И пахнут! Что это?
– Похоже на жасмин.
– Но уже осень.
– А жара, как летом. У них вторая молодость. Всем требуется тепло. И цветам тоже.
Татьяна присела на скамейку.
– Что ты ни с того, ни с сего пристала к отцу? Я же вижу, это его мучает.
– Я хочу знать правду.
– Какую правду?
– Почему – «мучает». Ты помнишь… нам было лет шесть… мы спросили у него: где наша мама?
– Да, помню. Он сказал, умерла при родах. И его сестра подтвердила.
– Мы тогда были слишком маленькие, и даже не заплакали, узнав об этом. Потому что не знали маминой ласки. Она никогда к нам даже не прикасалась. Для нас её сразу просто не существовало. Но ведь она была! Потом мы окончили школу с отличием. И он устроил нам пир. Помнишь, мы пили «шампанское», и он сказал: «Жаль мамы теперь нет с нами. Она бы порадовалась». И тогда я впервые спросила у него: где она похоронена? И что он мне ответил? «Не знаю».
– Он сказал «её сожгли». В крематории.
– Это он потом сказал. А сначала сказал «не знаю». И прозвучало это, как «и знать не хочу».
– Не придумывай. Не понимаю, почему ты вдруг обозлилась на папу. Умерла и умерла. Столько лет прошло…
– Какая ты у нас добренькая. Просто так не умирают.
– Он же не виноват. Что тебе от него надо?
Теперь Александра поднялась, закурила.
– Рассказываю. Неделю назад у нас в бухгалтерии Клава работала. Хорошая баба. Молодая, здоровая. На восьмом месяце была. Но на работу сказала, будет ходить до последнего. И вдруг её нет, день, другой. Звоню. Говорят, умерла. Как, умерла? А так, говорят, родила мальчика раньше срока и умерла. И когда я стала выяснять, что случилось, мне говорят, муж узнал от кого-то, что она якобы была ему не верна и избил её до полусмерти. Ребёнка она выкинула – слава богу живым – а сама умерла. От побоев.
– Ты думаешь…
– Так вот, чтобы не думалось, пусть расскажет, как всё это произошло.
– Ты что, папу не знаешь? Он не такой.
– Тогда почему его всякий раз пот прошибает, когда я спрашиваю о матери? И
что
его «мучает», как ты говоришь?.. Не хочу иметь дела с извергом.
4
За завтраком он специально сел у окна, чтобы наблюдать за происходящим на территории лечебницы.
Двор опустел. Дворник методично сдувал листья в кучи. Очередной порыв ветра сводил его работу на нет, и он, не меняя темпа, хладнокровно начинал сначала.
Его девочки по-прежнему находились в беседке и о чём-то возбуждённо разговаривали. «Косточки мне перемывают. Давайте, давайте! А всё-таки не ушли, ждут от меня откровений, дурашки. Ну, ждите. Сегодня выложу всё как есть».
Он продолжал неторопливо поглощать творожную запеканку, запивая жиденьким кофе с молоком.
Диана завтракать не пошла, прогуливалась по дорожке от беседки до часовни и обратно. Вот к ней подошла сестра. Наверное, спрашивает, почему не в столовой. Диана что-то говорит, при этом держится за живот. Наверное, жалуется на несварение. Сестра вынула из кармана таблетку, дала ей. Диана положила её в рот, а когда сестра ушла, тут же выплюнула. «Артистка! Тоже ждёт. Нервничает. Хорошая женщина. Много пережившая и всё-таки живая. Милая. И чуткая. Думаю, девочкам понравится».
Он вспомнил, как неделю назад Диана и Лаура прогуливались вместе вокруг фонтана и мирно о чём-то беседовали как старые знакомые, что ему показалось удивительно странным. Он в это время был на процедурах и мог наблюдать за ними из окна. А потом она катала его по кругу, а он сидел себе королём и улыбался.
– Чему вы всё время улыбаетесь? – поинтересовалась она.
– Так просто… погода хорошая.
Какое-то время они двигались молча. Светило солнце, и золочёный купол часовни искрился и, казалось, щедро разбрызгивал сверкающие искры вокруг: на лес, на больничные корпуса, на дорожки, на фонтан, на гуляющих по двору, освящая природу и людские сердца.
На третьем круге она спросила:
– Что вам говорят врачи?
– Обещали выписать с понедельника.
Она остановила коляску.
– Что случилось? – спросил он, не оборачиваясь.
Она вышла вперёд и встала перед ним, потупившись и сцепив вытянутые руки, как провинившаяся школьница.
– Мне грустно. Нет, это замечательно, что с вами всё хорошо, но…
Он взял её за руку.
– Что?
Она смотрела на него умоляющим взглядом и молчала.
– Я постоянно задаю себе вопрос… чем я так привлекателен для вас? Я не молод…
– На это сложно ответить в двух словах. Вы мне симпатичны… Вы… я… вы ведёте себя по-мужски. В том смысле, что видите в женщине прежде всего человека. А потом – самку.
– И это по-мужски?
– Да, я так думаю.
– Вы серьёзно?
– Абсолютно.
– Значит, вам нужен друг.
– Да. И не только. Но прежде всего друг. Кто начинал, как любовник, не может быть другом.
– А кто начинал, как друг, может быть любовником?
– Думаю, да.
– А если он не устроит вас, как любовник? Он останется для вас другом?