Шепот Земли и молчание Неба. Этнографические этюды о традиционных народных верованиях
Шрифт:
Тогда была тоже ночь. Я остановился в чуме Ильи Серкова, на самом берегу озера, где редкие деревья лесотундры подступают к синей воде…
…Смех, хохот донесся прямо от деревьев. Я проснулся, выскочил из полога и бросился не к костру, а к выходу. Выбрался наружу и притаился. С трудом различаю силуэты деревьев, озираю небо. Вот-вот появится луна. Очень хочу, чтобы она вышла немедленно и высветила озеро, берег, лес, чум.
— Ха-ха, ух-ха, хи-ха, — резко понеслось с верхушек сосен. Я, крадучись, пошел к ним. Вот и луна поднялась. Ее бледный свет выхватил из темноты ветви, отделил их от кроны, и я увидел какую-то лохматую серо-белую массу, похожую на сову
Хосядам, хозяйка ночи, смерть — всего-навсего птица, полярная сова, как я узнал позже у орнитологов. Она хохочет, и смех ее поражает воображение. Нечеловечий смех превратил птицу в роковое существо в представлениях далеких предков кетов. Они давным-давно очеловечили ее, превратив в фантастическую хозяйку людских судеб, в самое смерть.
Наделив полярную птицу мифическим могуществом и веря в него, древние кеты выстроили легендарную цепь превращений смерти Хосядам. Легенда связывает Хосядам с великим богатырем Альбой.
Богатырь Альба решил избавить людей — кетов — от смерти. Облачился в военные доспехи и, выйдя на тропу, погнался за Хосядам. Прикинулась Хосядам лисицей и юркнула в ольховник, стал Альба лайкой и погнался за ней. Догнал уже у Енисея, занес палицу, но удержал руку, услышав мелодичный звук струн и песню. Брат Альбы сидел на высоком берегу, играл на струнах и пел, а голос был у него приятный, заслушался Альба. В это мгновение превратилась Хосядам в плотву и ушла глубоко в Енисей. Рассердился Альба, выхватил из колчана стрелу, натянул лук и поразил брата. Упал брат на крутой яр, истекая кровью. Стал Альба тайменем и понесся за плотвой — Хосядам. Уже догоняет ее, уже вот-вот схватит. Выскочила из воды Хосядам, стала птицей и понеслась ввысь, в небо. Выскочил из воды Альба, стал опять богатырем, свистнул своих оленей, вскочил в санку и помчался за Хосядам. На небе скопище звезд. Млечный путь — это по-кетски дорога Альбы — след полозьев его санки. Гонит Альба Хосядам по небу, догонит, убьет смерть — Хосядам, и будут люди жить вечно, а пока Хосядам является в ночи и хохочет, чтобы пугать людей.
На самом деле там, где Подкаменная тунгуска впадает в Енисей, на правом высоком берегу, земля красная, как будто залитая кровью. Почему такого цвета высокий правый берег Енисея у Подкаменной Тунгуски? Да разве не знает каждый кет, что именно здесь Альба порешил стрелою брата? Просто и романтично. Сказать, что там песок смешан с красноземом — ничего не сказать, ведь никто из коренных обитателей не знает и не обязан знать, что такое краснозем.
Смеется, хохочет полярная сова, тревожит людей в ночи, и могло ведь быть так, что именно в такую ночь покидала жизнь больного или старого человека. Легко связывались смех и смерь, и уже в сознании людей, живущих в тайге, смех, смерть и то, что хохочет, предстают одним целым — хозяйкой смерти — Хосядам. В борьбе с ней человек не одинок. Его защитник — огонь. Для кета огонь — живое существо.
Однажды Ульяна больно ударила меня по руке, когда я по туристской привычке положил полено в костер не вдоль, а поперек.
— Ну а если я тебе в рот суну палку поперек, как ты будешь чувствовать себя, парень? — гневно крикнула Ульяна и продолжила:
— Здесь у огня рот, и полешки в него кладут аккуратно, вдоль, чтобы легко можно было их глотать.
Живым существом огонь признают не только кеты, а очень многие народы,
…Мы все-таки в тот год нашли кетские могилы. Опять стоял огромный кедровый крест, и опять мы копали вглубь, преодолевая сопротивление вечной мерзлоты. И, дойдя до двухметровой глубины, решили копать дальше. Через 10–15 сантиметров появилась кедровая плаха, под ней — завернутый в бересту покойник. Да, и на севере кеты хоронили так же глубоко, как их предки на юге.
Тогда экспедиция нашла несколько десятков погребений, у науки появилась серия кетских черепов как материал для выяснения происхождения столь интересного и в некотором роде загадочного народа.
Мы узнали и поняли, что у кетов три вида деревьев выполняли разные жизненные функции, как будто они были живыми существами. Кедр был деревом мертвых, ель — живых, береза — связь с небом и солнцем. Ель или березу ставили снаружи чума у переднего места (напротив входа), гроб и крест при могиле делали из кедра. Нельзя было ошибиться, как нельзя перепутать жизнь и смерть, хотя дерево безмолвно и безжизненно. Кеты же считали, что дерево живет, подобно людям. И в своей жизни выполняет разные функции, даже если оно — дерево смерти.
Вообще у кетов и других таежных, лесных жителей к деревьям всегда проявлялось особое отношение. Неудивительно поэтому, что деревья очеловечивались, наделялись живой силой, а то и душой. Начинался традиционный процесс перехода первобытного сознания от аниматизма — оживления природы к анимизму — ее одушевлению. Трудно решить однозначно, что было вначале — одушевление или оживление, а может быть, это явления одного и того же порядка. Невозможно представить одушевление без оживления и просто увидеть в оживлении одушевление.
Наделяя деревья жизнью, наш далекий предок наделял их и жизненной силой, которую можно представить и как будущую душу религий. Как говорят специалисты, душа представлялась древним людям не бестелесной субстанцией, что свойственно позднейшим религиям, а чаще или как уменьшенный вариант оживленного объекта, или как образ человека, включенный в объект поклонения, чаще всего это личина или силуэт человека.
Озеро Налимье, что лежит на западных пределах сургутинских кетов, значительно меньше Мадуйки, всего 10 километров в ширину. Я переходил его по льду в первый раз в компании с Дагаем, вызвавшимся быть проводником. Дагай шел первым, я ступал своими широкими камусными лыжами в его след.
Почти посередине озера — небольшой островок. На нем три огромных лиственницы. Дагай направил лыжню к острову, и, когда мы поравнялись с ним, мой проводник подъехал к первой, самой высоченной лиственнице и, что-то пошептав у основания, положил у ствола монетку и начатую пачку папирос.
Дагай пошел дальше к противоположному берегу, я окликнул его, но он не обернулся, а только махнул рукой: — иди, мол, быстрее. Я заторопился, но все же подкатил к лиственнице, где останавливался мой проводник. На толстом стволе лиственницы на высоте человеческого роста я увидел вырезанную личину. На меня смотрел из древесного ствола дух — хозяин лиственницы — широкоскулый, узкоглазый, с прямым и длинным носом. Именно ему совершил подношение Дагай. Зачем подносил дары? Кому именно? Окликнуть, спросить, но Дагай шел быстро, не оглядываясь, и уже выходил на берег. Я прибавил ходу, но так и не догнал Дагая. Он остановился, закурил трубку и подождал меня.