Шерас. Летопись Аффондатора. Книга первая. 103-106 годы
Шрифт:
Эгоу, свет ночи, Хомея – богиня услады! Возгорайся огнем призывным, влекущим в таинство любви. Подтолкни несчастных к пропасти!
Счастливое поэтическое время, время беззаветной храбрости, готовности к самопожертвованию, время глубоких, чувственных переживаний, время Урилджа с его «Писанием о Розовом всаднике», время Неоридана с его статуей Наслаждения. Время, когда наступившее помешательство настолько очевидно, что вызывает у окружающих лишь сострадание; время дерзновенных деяний, когда любовь сокрушает армии и покоряет города. Время, когда любая несбыточная мечта может осуществиться, потому что в руках безумцев на короткий миг оказывается самое победоносное оружие мира – божественная сила любви. В конце концов, время, которое глупцы не ценят и часто гонят прочь, не осознавая того, как оно кратко, время, которое и само по себе пролетает одним днем, уходя безвозвратно
Тхелосы Авидронии с давних пор оттачивали свое риторическое мастерство в спорах о сущности любви. Одни напыщенно утверждали, что есть только вожделение, и в этом смысле люди ничем не отличаются от животных, к примеру от собак, а то, что называют любовью, – есть некая сугубо человеческая болезнь сознания, вызванная давлением на разум раскаленной похоти. Другие философы искали ответы в храмах, находя в любви только символы божественного духа, никоим образом не связанного с плотскими желаниями. И только малая часть мыслителей, к которым с некоторой долей сомнения можно было отнести и вездесущего Провтавтха, объединяла два противоположных представления воедино, считая, что в любви разум неотделим от тела, и, когда уже «свершилось воссоединение духовное», конечной и высшей степенью, без которой не будет «радости сердец», является телесное сближение. В «Семи колодцах» Провтавтх предположил, что люди не являются более развитым видом животных, как многие считают, а скорее всего, посланцы богов и прибыли с далеких звезд. Поэтому яркие неповторимые чувства, особенно страсть к женщине, даны им свыше и являются самым ценным, что у человека есть. «Считаю, – писал Златоустый Громогласец, – что люди не осознают истинной силы любви, ибо, если бы осознавали, воздвигали б ей величайшие храмы и приносили величайшие жертвы!»
Не успели раны затянуться, как ДозирЭ бежал от лекарей в свой отряд и при первой же возможности устремился в город. Пустив Кумира рысью, молодой человек распугал немало горожан, встретившихся по дороге, и, казалось, за несколько мгновений проделал знакомый путь от Дворцового Комплекса Инфекта до малоприметной акелины с каменным порталом и массивными дверями из черного бутона. Оставив Кирикиля внизу, у входа, ДозирЭ договорился с любезной Жуфисмой и взбежал по лестнице в покои Андэль. Взяв девушку за руки, он увлек ее на хирону и там дал волю своим чувствам, смешав признания, поцелуи, клятвы, объятия, молитвы и нежные ласки в один пылкий сумбур.
– Скоро ты будешь свободна! – как бы невзначай сообщил ДозирЭ. – Мне осталось найти каких-нибудь пятьдесят инфектов…
Андэль еще никогда не видела молодого человека столь взволнованным и сначала даже перепугалась. Но потом, испытав прикосновения его тела, выслушав путаные, но непритворные откровения, люцея получила, вместе с исходившим от мужчины притягательным жаром и вместе с его горячим дыханием на ее лице, ту добрую сладостную волну страсти, которая заставила ее впервые за несколько лет разнежиться, почувствовать успокоение и защищенность.
Поначалу девушка грономфу не доверяла, принимая его чувственные порывы за обычную скороспелую влюбленность, примеров которой в акелине было предостаточно. В отличие от седовласых посетителей, давно истративших мужские силы, юнцы черпали свое сладострастие из источника более щедрого и неиссякаемого – молодости, и эту свою неистощимую похоть нередко путали с возвышенной сферой, вводя в заблуждение и без того несчастных люцей. Андэль, обладая уже достаточным опытом, прекрасно знала, что такая влюбленность легка на признания, но склонна к скорой измене и заканчивается циничным забвением. И в конце концов, кому она, Андэль, нужна, уже однажды ставшая люцеей? Нет, всё это прекрасная сказка, а на самом деле бедная уроженка Удолии обречена на вечное одиночество и (что ж поделать!) будет честно служить Инфекту и Авидронии, столь долго, сколько это потребуется. К тому же, внимательно наблюдая за своими старшими подругами, девушка пришла к странному выводу, что многие из них уже и не мыслят себя без акелин – привыкли и ни за что не променяли бы свое, по сути, несложное, а при удачных обстоятельствах и приятное дело на скучную и ответственную семейную жизнь и тем паче на тяжелый ежедневный труд в бедной городской лачуге, ткацкой мастерской или при возделываемых землях. Андэль еще томилась своим заключением, еще плакала по ночам, еще мечтала о красивом юноше на золотой колеснице, однако полагала, что рано или поздно всё станет на свои места: она свыкнется. Однако шли месяцы, а ДозирЭ продолжал проявлять упорное постоянство и постепенно смог убедить девушку в серьезности своих намерений. Сегодня же, услышав слова «будешь свободна», Андэль впервые за всё время знакомства посмотрела на белоплащного с нежной тоской, даже с каким-то родственным чувством и вдруг поняла, что, может быть, этот влюбленный грономф с решительным взглядом, еще молодой, почти юноша, но весь излучающий какую-то мощную внутреннюю силу, и есть «розовый всадник» и однажды возьмет и увезет ее навсегда в далекую счастливую страну…
Задумавшись, Андэль не ответила ДозирЭ, но это не вызвало у него удивления или обиды. Он вновь прижал люцею к своей груди, поцеловал в лоб, вдохнул сладковатый аромат ее волос, коснулся губами дивного изгиба шеи, но тут почувствовал, как что-то царапнуло его по щеке, и отстранился. То была золотая подвеска в форме Хомеи, подаренная девушке Туртюфом.
– Откуда у тебя это великолепное ожерелье? – спросил грономф, хотя и видел золотое украшение до этого несколько раз.
Андэль почувствовала резкий укол в сердце, и дивный дурман рассеялся в один миг. Она вспомнила о Туртюфе, и в груди у нее похолодело. «Он убьет его, – с ужасом подумала люцея. – Туртюф убьет ДозирЭ. Подошлет убийц или придумает иной изощренный способ. С него станется. О боги!»
– Один богатый торговец подарил, – неуверенно ответила Андэль: ее уже била мелкая дрожь.
«Так-так…» – повторял ДозирЭ, с большим подозрением рассматривая великолепное ожерелье из витой золотой проволоки и чудесную массивную подвеску…
Как только белоплащный воин поднялся наверх, с лица Жуфисмы исчезла угодливая любезность, сменившись недоброй озабоченностью. Она помянула злых духов, поспешила к себе, схватила свиток ониса вместе с лущевым стержнем и приготовилась писать послание. Однако первый порыв быстро угас, время шло, но ни одна фраза, крутившаяся в голове, не обрела законченности написанной строчки. В ушах зазвенело, в глазах появились белые мушки, и, как женщина ни моргала и ни жмурилась, они не исчезали.
Будь проклят тот день, когда она, поддавшись на уговоры, пустила в акелину этого белоплащного! Вместе с ним в ее покойный зажиточный мирок, такой сытный, такой благостный, который она возводила всю жизнь тяжелыми трудами, упорством и долгими молитвами, ворвалось беспокойство, головная боль, страх. А главное, совсем непонятно, чем всё это еще закончится!
Жуфисма не без содрогания вспомнила, как ее средь бела дня на улице схватили под руки и втолкнули в странный крытый экипаж без окон, внутри которого были толстые цепи с кандалами для рук и ног. Вскоре она уже находилась в одном из помещений Круглого Дома, тряслась от страха, молилась про себя, а перед ней стоял воин Вишневой армии – великолепный военный, благоухающий дорогими ароматами, властный, непреклонный. Он долго пугал ее ристопией и даже казнью, доведя несчастную до сильных сердечных болей, а потом спросил о телохранителе Инфекта – ДозирЭ, и женщина, не задумываясь, выпалила все, что знала. Только к вечеру ее отпустили…
Жуфисма наконец собралась с мыслями и одним духом написала то, что хотела:
«Сие послание писано Жуфисмой, распорядительницей известной акелины.
Эгоу, много достойнейший рэм Сюркуф. С готовностью выполняю твое поручение. Десятник ДозирЭ, который тебе нужен, только что явился, чтобы встретиться наедине с люцеей Андэль. Они, по обыкновению, не замечают, как летит время, однако поспеши, если решишь его застать.
Исполню и далее любые твои требования. Любые!»
Окончив, Жуфисма свернула свиток и вложила его в небольшой почтовый жезл, снабженный потайным запорным механизмом. Этот жезл вручил ей Сюркуф вместе с подробными наставлениями. Она позвала старую приживалку – бывшую люцею, восьмидесятипятилетнюю, иссохшую до костей, но еще весьма проворную бионридку, которую держала за преданность и неудержимую страсть к наушничеству, вручила ей жезл и назвала место и имя получателя. Старуха едва не лишилась чувств, услышав название цитадели Вишневых, но всё же быстро справилась с испугом и немедля оправилась в путь. Жуфисма видела из окна, как тощая бионридка довольно бодро припустила вверх по улице. Распорядительница знала, что послание будет доставлено в самый короткий срок и точно в руки, и никакие препятствия, будь то кучка разбойников или даже ощетинившийся копьями пеший монолит, не заставят ее свернуть с пути.