Шереметевы. Покровители искусств
Шрифт:
Второй сын, Павел, отдав дань военной службе и поучаствовав в русско-японской войне, увлекся живописью. Он обучался живописи у К. Я. Крыжицкого и А. А. Киселева, а в 1911 году был товарищем председателя Всероссийского съезда художников и председателем Комитета выставки иконописи и художественной старины.
Во время революции, несмотря на гонения, которым подвергалась его семья, из России Павел не уехал. Он пришел на службу в Московское отделение Госархива, в хранилище частных архивов, и, возможно, благодаря его стараниям, многие из документов дошли до нашего времени. Новое правительство оценило его таланты, и до 1927 года он был заведующим Музеем-усадьбой Остафьево под Москвой, дома, прежде принадлежавшего
Он перевез семью в разгромленный Новодевичий монастырь, где были студенты, ученики фармацевтического техникума, курсисты. Соседство с графом было неприятно этой шумной публике, и однажды Шереметев услышал разговор – нарочито-громкий, предназначенный специально для него:
Какой-то граф – да кто он вообще такой? Занял лучшие комнаты, живет в надвратной башне!
Да, а наши дети ютятся в каких-то сырых кельях!
Он тут же попросил переселить его в другую, угловую башню, чтобы ни у кого не быть бельмом в глазу.
Одна из современных исследовательниц истории графского рода, А. И. Алексеева, описывала это жилище: «Это была комната – труба, взметенная ввысь чуть не на восемь метров. Там летали птицы, вольно завывал ветер, зимой – холод, летом – жара. Вразброс лежали старинные фолианты, свитки, а на стене, закрытая шелковой кисеей, висела картина – семейная реликвия – Рембрандт».
Павлу, выросшему в роскоши, приходилось думать о том, как и чем кормить свою маленькую семью. Он стал консультантом при восстановительных работах в Останкино – еще одном родовом имении Шереметевых, делал паспарту по заказу музеев, писал картины, самая удачная из которых – портрет Сергея Львовича Толстого, с которым он был хорошо знаком.
Привыкнув к литературному творчеству, Шереметев на протяжении всей жизни вел дневники. Еще до революции, в 1911 году, он по приглашению Великой Княгини Ольги Александровны Ольденбургской посетил Воронежский край, имение Ольгино, побывав в некоторых селах, в Воронеже. Свои впечатления он изложил в «Путевых заметках»: «Воронеж произвел на меня очень хорошее впечатление. С внешней стороны он красив, и много сохранилось старины, типичных особняков, как некогда в Москве. Многие дома следовало бы сфотографировать. Особенно хорош огромный дом с таким же примыкающем к нему садом, где помещается 17-й Уланский полк, середины XVIII века. Общество, судя по внешнему виду, довольно воспитанное…».
В юности, пока еще был жив его отец, он был членом Общества любителей древней письменности, Русского генеалогического общества, Историко-родословного общества, так что научная работа не была для него чем-то непривычным, а прекрасное образование и владение языком позволили писать статьи по истории и искусству.
Павел Сергеевич издал несколько книг об истории рода Шереметевых древних русских городов, дворянских усадеб, а также о проблемах русской культуры.
Его литературная деятельность была оценена по заслугам, хотя темы, которые он затрагивал, не были популярны в послереволюционной России, и в 1921 году он становится членом Всероссийского Союза писателей, с 1923 года – действительным членом Общества изучения русской усадьбы, а с 1927-го – членом Пушкинской комиссии.
Понимая, что коллекции картин не место в его жалкой комнате, он подарил немало вещей, связанных с именами Пушкина и Вяземских, музеям. Это был как раз юбилейный – 1937 – Пушкинский
С коллекцией он расставался без сожалений. Многих его знакомых и близких расстреливали, его сестра, графиня Мария Гудович, прошла через все ужасы тюрьмы, за несколько месяцев превратившись из молодой и здоровой женщины в изможденную старуху, – о картинах ли тут горевать?
Его сын Василий был очень поздним ребенком – к моменту его рождения супругам было уже около сорока. Павел Сергеевич с детства рассказывал ему о преданиях и предках Шереметевых и писал в одном из наставлений сыну: «Будь верен преданиям рода нашего Шереметевых, служивших независимо и честно Родине и дорогому нашему крестьянству, носителю смиренному исконных наших заветов. Избави Бог тебя от суетности и гордыни!».
Глава 23
Забытый граф
Жизнь потомков Шереметевых в послереволюционной России складывалась совсем не так хорошо.
Один из примеров этому – судьба Василия Шереметева, сына художника Павла Сергеевича Шереметева. Живя в нищете, он учился в школе рабочей молодежи второй ступени. При этом отец, в отсутствие всяких воспитателей и гувернеров, сумел привить ему хорошие манеры – в его отношениях к девушкам и женщинам было что-то рыцарское и немного восторженное, он не был похож на других. При этом окружающие очень любили и уважали его, несмотря на его совсем не пролетарское происхождение.
Василий Павлович унаследовал от своего отца талант к живописи. Незадолго до войны он – как только смог, с такими-то предками? – поступил в педагогический институт на художественно-графическое отделение. С ним очень дружил Павел Корин. Он опекал Василия, наблюдал его первые художественные опыты, делал замечания о рисунках, о живописи.
Сам Корин создал целую галерею портретов священников, монахов и нищих. Эти полотна копились в мастерской, их почти никто не видел, кроме Василия и его отца – изображенные на портретах люди считались врагами народа, и изображать их было крайне опасно.
Друзья тяжело переживали трагедию, которая постигла их страну, и утешение искали в искусстве. Особое место занимала картина Рембрандта, которая висела в «комнате-трубе» Шереметевых. Картина называлась «Христос, Мария и Марфа», и в ней молодому Шереметеву виделся некий свет, в ней он видел то, к чему может и должен стремиться.
Но началась война, и на десятый день Василий Павлович Шереметев принял воинскую присягу и ушел добровольцем на фронт – как и его предки, он готовился защищать свою страну. Но, в отличие от них, он не командовал армией – он был простым пехотинцем, рядовым. Получив две тяжелых контузии, он два с лишним года находился в плену, был освобожден, вошел со своей частью в Прагу. То, что он остался живым и вернулся из плена, Василий Павлович считал чудом. Он говорил, что ему помогала и хранила его все годы войны и плена ладанка с изображением прабабушки – графини Прасковьи Ивановны Шереметевой, которую он носил, никогда не снимая.
Но, вернувшись с войны, он обнаружил, что его родителей уже нет в живых – они погибли от голода – Прасковья Васильевна в 1941 году, Павел Сергеевич – в 1943. Хоронили их Николай и Лиза Оболенские, племянники, родителей которых расстреляли в 1937 году. На могилах не было ни памятников, ни надписей.
Для Василия Павловича смерть родителей была тяжелейшим ударом.
Николай Владимирович Оболенский – друг и двоюродный брат графа Шереметева, – говорил о нем: «Начиналась новая, послевоенная пора… Но вскоре я стал замечать некоторые странности в его поведении. Как потом оказалось, это были последствия тяжелых контузий и переживаний, которые ему пришлось перенести во время войны. Васе трудно было смириться и с потерей родителей, да и послевоенные обстоятельства порой ставили его в тупик».