Шерлок Холмс и болгарский кодекс (сборник)
Шрифт:
– Могу предложить вам еще один ключ, Холмс, – вставил я.
– Какой же?
– На коже лица убитой осталось сильное раздражение. А значит, во время борьбы оно тесно соприкасалось с лицом убийцы, который был плохо выбрит или же носит бороду.
– Отлично, Уотсон, – одобрил Холмс. – А что вы думаете по поводу отсутствия волос на голове?
– Очевидно, злодей был фетишистом. На многих волосы действуют возбуждающе. Такое объяснение особенно вероятно, если шел дождь и волосы погибшей намокли.
– Все может быть, – ответил Холмс. –
– Отнестись к этому с разумным недоверием, – ответил я.
– Мы должны забрать тело с собой, даже если придется расстаться с парой золотых левов. – Он показал на безмолвно застывших в ожидании мужчин.
– А каков мотив? – спросил я, пытаясь знаками привлечь внимание экономки. – Я не наблюдаю на теле погибшей характерных повреждений, указывающих на попытку изнасилования. Кроме кражи одежды – и волос, – ничего другого в голову не приходит.
Мой друг воздержался от ответа. Указав на примятую траву, он проговорил странным, рассеянным тоном:
– Убийца сидел рядом с жертвой и смотрел, как она истекает кровью. Мало кто в криминальной истории проявлял подобную расчетливую жестокость. – Он бросил на меня решительный взгляд: – Клянусь, Уотсон, он будет болтаться в петле!
Глава семнадцатая,
в которой мы созерцаем шокирующее зрелище
На следующий день столичные газеты были полны чудовищно преувеличенных крестьянских рассказов о небывалом убийстве, которые сопровождались гравюрами, изображающими вампиров, и репродукциями с картин Бёрн-Джонса [32] .
Дабы вурдалак не перебрался за Дунай, в Румынию, патриарх этой страны собрался отслужить божественную литургию в архиепископском кафедральном соборе города Галаца и призвать на помощь апостола Андрея Первозванного, имеющего власть над волками и дарующего чеснок.
32
[Эдвард] Бёрн-Джонс (1833–1898) – близкий к прерафаэлитам английский живописец и иллюстратор, вдохновлявшийся сюжетами преданий, особенно легенд о короле Артуре.
В Софии трое селян, обнаруживших нагое тело на лесной опушке, дали показания, принятые за бесспорные доказательства. Они показали под присягой, что прямо у них на глазах полумесяц в считаные секунды вырос до полной луны и налился кровью. Они поклялись, что, перед тем как появились двое незнакомцев и увезли тело, оно дважды воспаряло на высоту восьми футов и носилось над землей, явно пытаясь впиться им в глотки, чтобы вернуть себе выпитую из него кровь. Во время полета вокруг тела наблюдалось свечение, а глаза жертвы излучали желтый свет.
Вся болгарская знать пребывала в крайнем возбуждении. Местным аристократам пришлось даже отказаться от привычных утренних прогулок верхом по лесистым холмам у подножия горы Витоша.
Массовая истерия охватила и сельских жителей. Крыши домов густо посыпали семенами горчицы. Стремительно вырос и без того высокий спрос на обереги. Выставленный на продажу чеснок раскупали уже к полудню.
Как и всегда во время внезапного появления вампиров, местные жители спешно покидали свои жилища и селились в одном доме, где спали вповалку, натерев окна и двери чесноком.
Хотя вскрытие показало, что погибшая была девственницей, болгар не покидало опасение, что вампир оплодотворил свою жертву и что после похорон на свет может появиться джададжия, дитя вампира и обычной женщины.
Беспокоясь, как бы случившееся на горе Витоша не вызвало нового нашествия вампиров, местные жители объединялись в отряды, призванные бороться с восставшими из мертвых, которые, воодушевившись последними событиями, начнут точить клыки и попытаются выбраться из могил, копошась и барахтаясь в них, как оперившиеся воронята в гнезде.
Чтобы успокоить подданных, принц распорядился обтянуть гроб траурным шелковым крепом и, пока труп не будет опознан, держать его под охраной в софийском мавзолее Кобургов, а если тело не опознают, предать его огненному погребению на очистительном костре из шиповника и боярышника и захоронить прах в Пловдиве (или Филиппополе, как назвал этот город в свою честь захвативший его отец Александра Македонского), где он обретет вечный покой в церкви Людовика Святого.
Ближе к вечеру к отелю «Паначев» подкатило изящное ландо, запряженное парой серых лошадей. Его прислал британский посол, чтобы нас отвезли в Королевский театр на представление «Саломеи».
Когда мы садились в экипаж, Холмс, смерив меня недоуменным взглядом, спросил не без иронии:
– Что с вами, доктор? Вы сами на себя не похожи. На вас так подействовало недавнее убийство женщины?
– По правде говоря, да, – подтвердил я. – Оно напомнило мне страшные события «Этюда в багровых тонах». И это выбило меня из колеи. Я должен бы проявить больше хладнокровия после Афганистана, где видел столько смертей. На моих глазах в битве при Майванде друзей рубили на куски. Но тогда я не боялся.
– Очень хорошо вас понимаю, – сочувственно откликнулся Холмс. – Причиной всему тайна, которая присутствует в этом деле. Она обостряет воображение. Когда наша фантазия безмолвствует, мы не знаем страха.
Экипаж резко тронулся с места, а я обратился к другу с вопросом:
– Кстати о деле, Холмс. Что же все-таки случилось с капитаном Бэррингтоном? О его местопребывании ничего не сообщают. Но я уверен, что умение делать логические выводы поможет вам очень скоро докопаться до истины.