Шестая жена короля Генриха VIII
Шрифт:
– У него очень много друзей, – пробормотал король про себя. – Он, следовательно, опасен!
Он гневным взором окинул молодого графа, когда тот приблизился к королеве, преклонил колено и приложился губами к ее протянутой руке.
Далее обер-церемониймейстер торжественным тоном прочитал:
– Звание обер-шталмейстера королевы его величество возлагает на милорда Томаса Сеймура, графа Сэдлея!
Хорошо, что в этот момент внимание короля было всецело поглощено наблюдением за выражением лиц своих подданных. Если бы он взглянул на свою супругу, то заметил бы, как при этом имени радостное изумление выразилось на ее лице и довольная улыбка мелькнула на ее устах.
Но Генрих думал только о своем дворе; он видел только, что
Король нахмурил брови и пробормотал про себя:
– Эти Говарды становятся слишком могущественны! Я буду следить за ними!
Томас Сеймур приблизился к королеве, преклонил колено и поцеловал ее руку. Екатерина приняла его с приветливой улыбкой.
– Милорд, – сказала она, – вы сейчас приступите к своим обязанностям, и, надеюсь, исполнение моего поручения встретит одобрение всего двора. Милорд, возьмите своего наилучшего скакуна и поспешите в замок Гольт, к принцессе Елизавете. Передайте ей послание его королевского величества ее отца, и она последует за вами сюда. Скажите ей, что я жажду обнять ее как подругу, как сестру, и прошу у нее прощения за то, что хочу сохранить для себя местечко в сердце ее короля и отца, а не могу предоставить его всецело ей. Поспешите в замок Гольт, милорд, и привезите к нам принцессу Елизавету!…
Частъ вторая
I
ШУТ КОРОЛЯ
Со дня последней свадьбы Генриха VIII прошло два года, а Екатерина Парр все еще сохранила расположение короля, ее врагам все еще не удавалось погубить ее и возвести на престол седьмую королеву.
Екатерина была всегда предусмотрительна, всегда настороже. Она ежедневно говорила себе, что этот день может быть ее последним днем, что какое-либо неожиданное слово или поступок могут лишить ее и короны, и жизни, так как дикость и жестокость Генриха VIII возрастали день ото дня и достаточно было пустяка, чтобы он вспыхнул самым резким гневом, уничтожавшим всякого, кто возбудит его. В сознании этого, Екатерина была чрезвычайно осторожна. Она страстно любила жизнь, она вовсе не хотела умереть, так как все еще ждала той настоящей жизни, о которой она до сих пор лишь мечтала в смутных грезах; она жаждала ее, так как трепетно бившееся сердце говорило, что оно готово пробудиться от холодной спячки.
Был прекрасный, весенний солнечный день. Екатерина пожелала воспользоваться им и совершить прогулку верхом, чтобы хоть на миг позабыть, что она – королева. Она хотела насладиться лесом, чудным дыханием мая, пением птиц, зеленью лугов и полной грудью вдохнуть в себя чистый весенний воздух.
Она хотела прокатиться верхом. Никто и не подозревал, сколько тайных желаний и сокровенного восторга вызывала в ней предстоящая прогулка. Никто и не подозревал, что она уже давно испытывала радость в предвкушении этой поездки верхом и потому едва-едва осмеливалась желать ее, так как это было исполнением ее самого страстного желания.
Екатерина уже надела амазонку, и маленькая бархатная шляпа с огромным белым пером покрывала ее красивую голову. Она ходила взад и вперед по комнате и нетерпеливо ждала возвращения обер-камергера, которого послала к королю, чтобы спросить его, не нужно ли ему о чем-нибудь переговорить с ней пред ее прогулкой.
Вдруг дверь отворилась и на пороге комнаты появилась странная фигура. Это был маленький, сгорбленный мужчина в платье из пурпурного шелка, с вычурной пестротою изукрашенном буфами и бантами всевозможных цветов; эта пестрота одеяния являлась странным контрастом с седыми волосами и серьезным, мрачным лицом этого человека.
– А-а, королевский шут! – с веселой улыбкой произнесла Екатерина. – Ну-ну, Джон Гейвуд, что привело вас ко мне? Ну, что? вы являетесь посланником короля или снова выкинули какую-нибудь глупость и пришли ко мне искать защиты?
– О нет, ваше величество, – ответил Джон Гейвуд, – я не выкидывал глупости и не приношу вам вестей от короля. Я не приношу вам ничего, кроме самого себя. Ах, ваше величество, я вижу, что вы хотите смеяться, но прошу, забудьте на мгновение, что Джон Гейвуд – королевский шут и что ему не подобает делать серьезную мину и иметь грустные мысли, как другим людям.
– О да, я ведь знаю, что вы – не только шут короля, но и поэт! – с добродушной улыбкой сказала Екатерина.
– Да, вы правы, я – поэт, и потому совершенно справедливо, что я ношу этот дурацкий колпак, так как ведь все поэты – дураки, – с горькой иронией возразил Гейвуд. – Однако я явился к вам, ваше величество, не как дурак и не как поэт; я пришел, потому что хочу обнять ваши ноги и поцеловать их. Я пришел сказать вам, что вы превратили меня, Джона Гейвуда, в вашего вечного раба! С этого дня я, как верный пес, буду лежать у вашего порога и буду охранять вас от всякого врага и всякого злого умысла, которые могут угрожать вам. Во всякое время дня и ночи я буду готов служить вам и не буду знать ни покоя, ни отдыха, когда дело коснется исполнения вашего повеления или какого бы то ни было пожелания!
Шут произнес все это дрожавшим от волнения голосом, слезы оросили его глаза, и, опустившись на колени, он склонил к ногам Екатерины свою голову.
– Но чем же это я внушила вам такое чувство благодарности? – удивленно спросила Екатерина.
– Вы? – спросил шут. – Вы, ваше величество, спасли моего сына от костра! Этот прекрасный, благородный юноша был уже присужден к смерти за то, что с благоговением говорил о Томасе Морусе, за то, что сказал, что этот великий и благородный человек справедливо поступил, предпочтя умереть, но не изменить своим убеждениям. Ах, ведь в наше время совершеннейший пустяк подвергнуться смертному приговору! Ведь для этого достаточно всего нескольких необдуманно сказанных слов! А наш жалкий, слюнявый парламент в своей трусости и ничтожестве всегда готов все осудить, потому что знает, что король Генрих постоянно жаждет крови, постоянно мерзнет без костра! Таким образом осудили и моего сына, и если бы не вы, приговор был бы приведен в исполнение. Но вы, которую Господь ангелом примирения посадил на этот залитый кровью королевский трон, вы, ежедневно рискующая своею жизнью и короной ради освобождения одного из тех несчастных, которые являются жертвами фанатизма и жажды крови, вы спасли моего сына!
– Так тот молодой человек, которого вчера намеревались сжечь на костре, был вашим сыном? – спросила королева.
– Да, это был мой сын.
– И вы не сказали об этом королю, вы не просили его о помиловании? – изумилась королева.
– Если бы я только сделал это, то мой сын безвозвратно погиб бы! Ведь вам отлично известно, что король крайне гордится своею беспристрастностью и своею… добродетелью! О, если бы он знал, что Томас – мой сын, он сам осудил бы его на смерть, чтобы доказать народу, что Генрих Восьмой повсюду находит виновных и карает преступников, чье бы имя они ни носили и кто бы ни просил за них! Даже и ваши мольбы не смягчили бы короля, так как первосвященник английской церкви никогда не простил бы того, что этот бедный молодой человек – незаконный сын своего отца, что он не в праве носить его имя, что его мать – жена другого, которого мой Томас должен называть своим отцом!
– Бедный Гейвуд! – сострадательно произнесла королева. – Да, теперь я понимаю вас! Король ни в коем случае не простил бы этого, и если бы он только знал, то ваш сын наверное погиб бы на эшафоте!
– Вы спасли его, ваше величество! – воскликнул шут. – Теперь вы верите, что я вечно буду благодарен вам?
– Да, верю! – с приветливой улыбкой сказала королева, протягивая ему руку для поцелуя. – Я верю вам и принимаю вашу службу!
– И вы будете нуждаться в ней, ваше величество, так как грозовые тучи собираются над вашей головой и вот-вот заблестят молнии и загрохочет гром.