Шестая жена короля Генриха VIII

Мюльбах Ф.

– Я иду, Генри, я иду! – воскликнула она с диким ликованием. – Смерть соединит нас.

И снова блеснуло что-то в воздухе. То был кинжал, который Джейн Дуглас вонзила себе в сердце.

Она не промахнулась! Ни один звук, ни малейший стон не вырвался из ее уст. С гордой улыбкой упала она рядом с обезглавленным телом своего возлюбленного и, напрягая угасавшие силы, сказала приведенному в ужас палачу:

– Положите меня в одну могилу с ним! Генри Говард, в жизни и смерти я неразлучна с тобой!

VIII

НОВЫЕ ИНТРИГИ

Генри Говарда не стало, и теперь, казалось бы, король Генрих VIII мог чувствовать себя спокойным и довольным, а сон не должен был бежать

от его глаз, потому что Генри Говард, его величайший соперник, навсегда сомкнул свои вежды, потому что Генри Говарда не было больше на свете, и не мог он уже похитить корону или озарить мир блеском своих подвигов и затмить своей славою поэта гений короля.

Однако Генрих VIII все еще не был доволен, и сон по-прежнему бежал от его ложа.

Вот если бы смерть закрыла навсегда веки герцога Норфолька, тогда и король был бы в состоянии смыкать глаза для освежающего сна! Но суд пэров, который только и мог осудить герцога, был ужасно неповоротлив и осмотрителен; он работал далеко не так быстро и далеко не выказывал той услужливости, которой отличался парламент, без проволочек осудивший Генри Говарда. Зачем старый Говард, герцог Норфольк, носил герцогский титул, зачем не был он, подобно своему сыну, только графом, чтобы послушный парламент мог осудить его!

То было неутолимое горе, гложущая скорбь короля; это сводило его с ума от бешенства, волновало его кровь, умножая необузданными вспышками гнева его телесные недуги.

Он бесился и бушевал от нетерпения; дворцовые залы оглашались его яростной бранью, которая заставляла содрогаться каждого, так как никто не был уверен, что ему не суждено сегодня пасть жертвою королевской ярости, так как никто не мог знать, не осудит ли его сегодня все возраставшая кровожадность короля.

Только четыре человека не боялись еще этого деспота и, казалось, чувствовали себя огражденными от его пагубного гнева. То были: королева, которая ухаживала за ним с преданной заботливостью, Джон Гейвуд, с неутомимым усердием помогавший Екатерине в ее трудной задаче и умевший порою вызвать улыбку у государя, затем архиепископ винчестерский и граф Дуглас.

Леди Джейн Дуглас не стало; поэтому король простил ее отцу и снова был милостив и приветлив к удрученному горем старику. Вдобавок страждущему королю было крайне отрадно и приятно видеть вблизи себя кого-нибудь еще более страждущего, чем он сам; его утешало сознание, что существуют еще более ужасные муки, чем телесные страдания, удручавшие его самого. Граф Дуглас переживал такие муки, и король с особой радостью мог наблюдать, как волосы несчастного седели с каждым днем, как его черты постепенно опадали и становились дряблыми. Дуглас был моложе короля, а между тем каким старым и землистым было его лицо в сравнении с цветущим, полным лицом короля!

Но если бы Генрих VIII мог заглянуть в глубину его души, то питал бы меньше сострадания к отеческой скорби Дугласа. Действительно, граф казался нежным отцом, горевавшим о смерти единственного ребенка, но король не догадывался, что смерть леди Джейн нанесла жестокий удар не столько отцу, сколько честолюбивому человеку, фанатическому католику, пылкому последователю Лойолы, с ужасом видевшему, как рушатся все его планы и приближается момент, когда он будет лишен того могущества и уважения, какими он пользовался в тайном союзе иезуитов. Поэтому граф Дуглас оплакивал не столько дочь, сколько седьмую супругу короля, и никогда не мог простить королеве то, что она, Екатерина Парр, а не его дочь, не Джейн Дуглас, носила королевскую корону! Он хотел отмстить королеве за смерть Джейн; он хотел наказать Екатерину за свои несбывшиеся надежды, за свои попранные ею желания.

– Король болен, и каждый день можно ожидать конца его жизни, – сказал однажды Дуглас в разговоре с архиепископом винчестерским. – Горе нам, если он умрет, не успев передать власть в наши руки и назначить нас своими душеприказчиками. Горе нам, если королева будет назначена регентшей, а король наберет Сеймуров ее министрами. О, ваше высокопреосвященство, дело, затеянное вами, надо совершить поскорее, иначе ваше намерение не осуществится!

– Оно должно быть сделано сегодня же, – торжественно произнес архиепископ и, наклонившись к самому уху графа, продолжал: – Мы усыпили все подозрения королевы, дали ей успокоиться в ее самонадеянности, и это сегодня же послужит к ее гибели. Она так твердо полагается на свою власть над сердцем короля, что у нее нередко хватает мужества даже противоречить ему, идти наперекор его упрямой воле. Не дальше, как сегодня, это погубит ее! Заметьте хорошенько, граф: ведь король нынче опять смахивает на тигра, который долго постился. Он жаждет крови! У королевы отвращение к кровопролитию, и ей становится жутко, когда она слышит о казнях. Значит, нужно устроить так, чтобы эти противоположные наклонности столкнулись между собою и вступили в бой.

– О, теперь я понимаю, – прошептал Дуглас, – я благоговейно преклоняюсь пред вашей мудростью. Вы хотите заставить их обоих драться их же собственным оружием.

– Я хочу указать кровожадности короля лакомую добычу, а глупому состраданию Екатерины доставлю случай оспаривать у ее супруга этот лакомый кусок. Не находите ли вы, граф, что будет забавное и утешительное зрелище, когда тигр сцепится с голубкой? А я говорю вам, что тигр страшно жаждет крови. Человеческая кровь – это единственный бальзам, который он прикладывает к своим ноющим от боли членам и которому он приписывает таинственную силу, способную успокоить терзания его совести и отогнать от него малодушный страх смерти. Ах, ах, ведь мы уверили его, что с каждой новой казнью еретика заглаживается один из его великих грехов и что кровь кальвинистов служит к тому, чтобы смыть некоторые его дурные дела из книги его провинностей. Ему так хотелось бы предстать чистым и непорочным пред судилищем Господа Бога, а для этого понадобится кровь многих еретиков. Однако прислушайтесь! Вот ударил час, призывающий меня в комнату короля. Теперь довольно смеха и болтовни королевы. Теперь мы попробуем навсегда согнать улыбку с ее лица. Она – еретичка, и будет благочестивым и богоугодным делом, если мы предадим ее гибели.

– Да будет с вами Бог, ваше высокопреосвященство, и да поможет Он вам совершить это великое дело!

– Бог не оставит нас, сын мой, потому что мы работаем и трудимся ради Него и в честь и славу Его имени возводим на костры неверных еретиков и заставляем их оглашать воздух жалобными воплями во время пыток и мучений. Это – музыка, угодная Богу, и ангелы на небесах восторжествуют и возрадуются, когда и неверующая еретичка – королева Екатерина будет принуждена присоединить свой голос к этому хору проклятых… Теперь я отправлюсь на священное дело любви и божественного гнева. Молитесь, сын мой, о том, чтобы оно удалось. Оставайтесь тут, в прихожей, в ожидании моего зова, может быть, вы понадобитесь нам. Молитесь за нас и с нами!… Ах, мы должны еще рассчитаться с королевой за Марию Аскью и произведем этот расчет сегодня!… Тогда она обвинила нас, сегодня мы обвиним ее, а с нами Бог и сонм Его святых и ангелов.

Тут архиепископ перекрестился и с смиренно поникшей головой, с кроткой улыбкой на тонких, бескровных губах направился через зал в комнаты короля.

IX

КОРОЛЬ И СВЯЩЕННИК

– Господь да благословит и сохранит вас, ваше величество! – сказал архиепископ, входя к королю, который сидел с королевой за шахматной доской и с нахмуренным лбом и закушенными губами вникал в игру, сложившуюся для него неблагоприятно и угрожавшую ему скорым матом.