Шестьдесят смертей в минуту
Шрифт:
– Я – Пятый, – отозвался Девяткин. – Ты уверен, что это она?
– Еще бы. Похожа на свою фотографию, – сказал оперативник. – И одежда соответствует описанию. Прием.
– Первый, пропусти ее, – приказал Девяткин. – Обращаюсь ко всем – ничего не предпринимать. Ждать приказа. Прием. – Он оставил рацию включенной, положил ее на колени и сказал: – Скоро она пройдет мимо. Но мы не вылезаем, ждем дальше. Мы приехали за Тостом, а не за ней. Вопросы?
– Без вопросов, – откликнулся старлей.
Игнатьев вдруг заволновался, заерзал на переднем сиденье, потом замер, уставившись на смуглого мужчину с темными вьющимися волосами. Человек был похож на праздно шатающегося дачника. Одет в светлые брюки, голубую, навыпуск рубашку с закатанными по локоть рукавами. Рубаха расстегнута, под ней майка с каким-то рисунком. На носу темные очки, вещица бесполезная, потому что солнце уже опустилось за макушки сосен. Он двигался медленно, явно никуда не опаздывал, зашел в закусочную. Внутри уже зажгли свет, и через витрину было хорошо видно, как он остановился у кассы, купил большой стакан фруктовой воды и мороженое в стаканчике. Перекинулся парой фраз с кассиршей и, выйдя на улицу, сел спиной к машине и через трубочку стал потягивать воду. Игнатьев заговорил хриплым шепотом:
– Этот мужик дней десять назад к Жоре приезжал. Они сначала сидели в беседке, потом прошли в дом.
– Ты ничего не путаешь? – Девяткин подался вперед, положил ладонь на плечо коменданта. – Точно этот? Или обознался? Подумай.
– Он, у меня глаз как алмаз, – ответил Игнатьев, – стопроцентное зрение.
– А что это вы так переполошились? – поинтересовался Лебедев.
– А то, что у этого малого из-за ремня рукоятка пистолета торчит, – ответил Девяткин ровным голосом. – Сейчас уже не видно. Ствол под рубахой.
Через пару минут перекресток пересекла молодая блондинка с точеной фигурой, одетая в синюю юбку и светлую кофточку. Тонкую талию перетягивал ремешок, на плече висела светлая кожаная сумочка, на ногах – босоножки на шпильке. Женщина шла по тротуару легко, будто по воздуху летела, ноги ставила на одну линию, словно манекенщица на подиуме.
Лебедев проводил взглядом Людмилу Зенчук и вздохнул, решив про себя, что такие женщины старшему лейтенанту полиции не по карману. Может быть, когда дослужится до майора, появится шанс. Но не раньше.
Мужчина допил воду, поднялся, завернул за угол забора и пропал из виду. Девяткин поднес к губам рацию.
– Я – Пятый. Внимание! Всем оставаться на местах, пропустить объект к дому. Ждать приказа. Ничего не предпринимать. Прием.
Он бросил рацию на сиденье, выбрался из салона и тоже исчез за углом. Лебедев неторопливо двинулся следом.
Глава 10
В послеобеденное время, когда город плавится от жары и вымирает, Радченко шагал по улице. В одной руке он сжимал ручку саквояжа; плечо оттягивала спортивная сумка на ремне, набитая всякой всячиной.
Фомин выполнил все поручения, только вместо машинки для стрижки волос принес купленный на барахолке допотопный аппарат устрашающего вида – машинку для стрижки овечьей шерсти. Пришлось повозиться, но теперь голова Радченко напоминала бильярдный шар. Молочно-белую лысину прикрывала тюбетейка, расшитая бисером.
Пешком Радченко добрался до кооперативных гаражей «Чимкент», прошел на территорию через железную калитку в воротах. Ключом, полученным от бывшего юриста Антонова, открыл бокс и осмотрел шестую модель «Жигулей» бледно-синего цвета. Тачка неновая, с пробегом в восемьдесят тысяч километров, но в хорошем состоянии – видно, прежний хозяин молился на эту железяку. Радченко открыл багажник, проверил его содержимое. Саквояж поставил на переднее сиденье машины, рядом бросил поношенный белый халат, усеянный желтыми пятнами.
Через полчаса, поколесив по узким улочкам, он оставил машину в тени пыльного тополя и подошел в калитке в глухом заборе. На железной табличке, прибитой к забору, злобно оскалилась собачья морда, а внизу краской вывели: «Держись подальше».
Дима толкнул калитку, вошел на участок. Собачья будка оказалась пустой, цепь валялась на земле. С другой стороны маленького домика на одеяле, расстеленном на земле, сидел человек в одних трусах и читал газету. При появлении незнакомца мужчина поднялся, подтянул трусы и спросил:
– Ты Радченко? Тогда садись. А я Садовничий, собственной персоной. Адвокат Антонов сказал, что ты хочешь со мной пошептаться и услуги будут оплачены. Нужна информация о Рахате Садыкове. Так?
– Знаете такого?
– Сначала о главном. Сколько?
– Пятьдесят долларов.
– Пятьдесят – не разговор, это не деньги, а оскорбление. Ведь я же бывший мент. И не просто мент, а начальник отдела общественной безопасности городского управления внутренних дел. Был. До тех пор, пока русских не выперли со всех руководящих должностей. Меня «ушли» на пенсию, а пенсия тут знаешь какая? Не стану говорить, а то умрешь со смеху. Умрешь перед тем, как со мной расплатишься.
– Так сколько?
– Сотня – нормально. Бабки вперед. – Садовничий взял стеклянный графин, наполненный темной жидкостью, и сделал пару жадных глотков из горлышка. – Жара, будь она проклята.
Радченко протянул бывшему милиционеру деньги. Хозяин поднялся и исчез в доме. Вернулся он со школьной тетрадкой, в которой были исписаны три странички.
– Все, что есть в городской картотеке об этом Садыкове, я переписал, – сказал Садовничий, отдавая тетрадку. – В составе вооруженной группы Садыков орудовал в районе товарной станции. Грабили грузовые вагоны с мукой, сахаром, консервами. Тогда гуманитарная помощь шла из Европы и России. Товар продавали перекупщикам, а те толкали на рынке втридорога. Времена были голодные, грабеж поездов – хороший бизнес.
– У Садыкова есть специализация?
– Какая уж тут специализация… Последнее время он сидел на мели. Богатых людей менты ограбили еще до него. А вымогать бабки у рыночных торговцев с дырявыми карманами… Это слезы, а не деньги.
– По моим данным, он где-то работал.
– Садыков отродясь нигде не работал. Числился в какой-то шарашке то ли сторожем, то ли завхозом. Но работать и числиться – две большие разницы. Зачем он тебе нужен?
– Садыков взялся проводить женщину до одного далекого поселка. Женщина – гражданка Америки, сюда прибыла по делам из Москвы. И теперь нет ни той иностранки, ни Садыкова.