Шестьдесят смертей в минуту
Шрифт:
– На того, с бородой, внимания не обращайте – он обычный конокрад. А рядом парень в коричневом пиджаке, бритый. Видите?
– Вижу. Но я как раз хотела спросить: что происходит?
На балкон вслед за хозяином дома приплелся Садыков. Разглядывая улицу, он стал прислушиваться к разговору.
– Просто машина сломалась, – пояснил Чингиз. – Вы лучше посмотрите на того. – Чингиз показал пальцем на Радченко. – Верные люди говорят – это даже не человек, настоящий зверь. Дикое, кровожадное животное. Он в Душанбе столько людей поубивал… Пальцев на руках не хватит, чтобы показать. И стрелял, и душил,
Джейн инстинктивно шагнула назад и спросила:
– Что, уже был суд?
– Его поймали дней пять назад. Народ поймал. Этот убийца хотел из нашего селения ребенка похитить. Успел изнасиловать беднягу, а позже собирался вывезти мальчика из поселка в глухую степь. И там уж…
– Ребенка жалко, – покачала головой Джейн. – Господи, как это все страшно!
Она еще немного постояла на балконе и видела, как арестантов снова запихнули на заднее сиденье, машина тронулась, затряслась на ухабах. Следом за первой проехала вторая милицейская машина.
«Уазик» остановился на дальней улице перед домом капитана Урузбекова. Арестантов выгрузили из машины, через калитку завели во внутренний двор, разделенный невысоким забором на две половины. С одной стороны – дом с верандой и сад, где увядали под палящим солнцем молодые яблони. Справа – хозяйственный двор: гараж на две машины, столярная мастерская, где капитан отводил душу в часы досуга. В глубине двора – летний туалет и сарай.
Сержант Алымбай Салтанов, сидевший за рулем машины, вооружился автоматом. Направив ствол на конокрада, он присел на скамейку в тени абрикосового дерева, поставил на землю саквояж с инструментом и лекарствами ветеринара и начал лузгать семечки.
– Сидеть, – сплюнул шелуху сержант и для верности повторил приказ: – Не оглядываться. Смотреть в землю.
– Я и смотрю, – эхом повторил конокрад Исаев, – в землю.
– Молчать, сволочь такая! Не двигаться. Выполнять приказ!
– Я выполняю.
Рядом с сержантом присел лейтенант Эльмурад Ибрагимов, который приехал на второй машине. Автомата у него не было, зато пистолет Макарова, привязанный к ремню прочным шнурком, стоял на боевом взводе. Эльмурад перекладывал пистолет из одной ладони в другую, словно ему не терпелось всадить всю обойму, пулю за пулей, в убийцу и насильника детей.
А капитан Урузбеков перевесил с плеча на плечо автомат Калашникова, подошел к сараю, открыл замок, настежь распахнул двери и приказал Радченко войти внутрь и осмотреть больную лошадь.
Кобыла серой масти стояла вдоль задней стенки, беспокойно раздувала ноздри, скалила зубы и косила глазом на незнакомца. На завтрак ей досталось немного пересохшей прошлогодней соломы, которую кинули на земляной пол, потому что кормушки тут не было. И еще поставили ведро мутной, несвежей воды, которая осталась нетронутой.
– Видишь, боится чужака, – сказал Урузбеков. – Только меня подпускает, стерва.
Радченко приблизился к лошади, погладил ее по шее, по спутанной гриве и обернулся к капитану:
– Мне бы халат и руки помыть.
Урузбеков хотел обложить ветеринара матом, объяснив ему, что нет смысла напяливать халат или руки мыть,
– Ну что, доктор, каклошадь? – вкрадчиво спросил он.
Радченко вышел из сарая и неопределенно плечами пожал.
– Прослеживается набухание конъюнктивы, – ответил он, вспоминая все, что знал по этому вопросу. – И еще слезотечение и выделение слизистого секрета.
– Это чего ж такое? – Капитан убрал руки от автомата, выставил вперед ухо, будто плохо слышал. – Набухание…
– Ну, глазные яблоки увеличены, – пояснил Радченко. – Слезы выделяются. И, кажется, есть небольшие, меньше горошины, гнойники на слизистой носа. Похоже на сап. Но так сразу не скажу. Может быть, и не сап, может, мыт. А это две большие разницы.
– В чем же разница?
– Разница в том, – наморщил лоб Радченко. – Разница в том, что болезни разные. Нужно осмотреть лошадь более тщательно. Полость рта, пах… Если и там нагноения, придется ее пристрелить и немедленно закопать. Сап не лечится. Мясо в пищу непригодно. Заболевание очень заразное. Мне нужен помощник и еще электрическая лампа на шнуре. Темновато в сарае.
Встав у рукомойника, он долго тер ладони куском самодельного щелочного серо-черного мыла, ополаскивал водой, а потом, не вытирая полотенцем, сушил под солнечными лучами. Натягивал халат и резиновые перчатки, украдкой осматривая двор, и думал, что шанс стать свободным человеком есть. Милиционеры ведут себя слишком самоуверенно. Лейтенант и сержант увлечены беседой, Урузбеков держит в руках автомат так, будто это вовсе не оружие, а мотыга. Автомат стоит на предохранителе, и еще большой вопрос – заряжен ли он.
– Чего уши развесил? – повернулся капитан к подчиненным. – Лейтенант, живо в подвал за переноской! Сержант, снять наручники с конокрада!
Глава 19
Через пять минут от гаража к сараю протянули кабель, зажгли лампу в стеклянном колпаке. Радченко приблизился к лошади, осмотрел ее нос, зубы, погладил ладонью по шее. Конокрад Муса Исаев пристроил лампу так, чтобы свет падал на морду кобылы.
Он уже увидел все, что хотел увидеть, и оценил обстановку. В нескольких шагах от него в темном углу стоят грабли и штыковая лопата, прикрытые мешком. О существовании этого инвентаря капитан наверняка забыл, грабли ржавые, на рукоятке трещина. А лопата в порядке, из-под мешковины выглядывает острый штык, гладкая рукоятка фабричного изготовления.
Исаев боком шагнул к Диме, заглянул ему в глаза, и тот молча кивнул в ответ. До темного угла пять-шесть шагов – это две-три секунды. Столько же времени нужно, чтобы разобраться с капитаном. Сержант с лейтенантом снова уселись на лавке лузгать семечки и травить байки. Эта парочка пока не в счет.
Муса передвинул чурбан для колки дров и присел на него, вытянув вперед лампу. Радченко, согнувшись, залез под кобылу, делая вид, будто сосредоточен на изучении лошадиной кожи; Муса, поднявшись, тоже незамедлительно нырнул под лошадь и скинул мешковину с лопаты. Затем снова сел на чурбан и положил лопату у ног так, чтобы она не попала в полосу света.