Шестерки умирают первыми

Маринина Александра

Они смотрели популярную комедию, изредка обмениваясь репликами, и Дмитрия удивляло, что Кира ни разу не только не засмеялась, но и не улыбнулась, хотя сама сказала, что любит этот фильм. В самом конце она отвернулась и отерла слезы со щек.

– Кира, что случилось? – обеспокоенно спросил он. – Ты чем-то расстроена?

– Нет-нет, все в порядке, – быстро ответила она, но головы не повернула.

Платонову была видна часть ее лица, и по напряженным мышцам он понял, что она изо всех сил сдерживается, чтобы не расплакаться. «Э, матушка, а нервы-то у тебя совсем никуда не годятся. Где же ты их так расшатала при твоей-то спокойной жизни? Тихий библиотекарь, никто из твоих близких не умер и не болен, а ты плачешь, когда на

экране Вицин и Крамаров». Дмитрий решил никаких вопросов не задавать, чтобы не расстраивать Киру еще больше. Может, этот фильм связан с какими-то воспоминаниями, например, она смотрела его вместе с мужчиной, которого любила и которого больше нет в ее жизни. Как знать…

5

Виталий Николаевич Кабанов развернул вечерний выпуск газеты и снова перечитал краткое сообщение из рубрики «Криминальная хроника». Еще одно убийство на территории Московской области, человек убит выстрелом в затылок. Ай да снайпер! Упрямый, от своего не отступается. Видно, хочет большие деньги зарабатывать, а для этого надо получать высокооплачиваемые заказы. Но такие заказы дают только тем, кто подтвердил свою репутацию хладнокровного убийцы, у которого не бывает промахов. Пятый труп – достаточное тому доказательство.

Помощник, телохранитель и шофер Гена, по обыкновению, сидел неподвижно у двери и наблюдал за Кабановым.

– Ты это читал? – спросил Виталий Николаевич, ткнув пальцем в газету.

Гена молча кивнул и переменил позу, закинув ногу на ногу и скрестив на груди жилистые руки, густо поросшие волосами.

– И что скажешь?

Гена неопределенно пожал плечами, всем своим видом выказывая явное нежелание обсуждать тему.

– Молчишь? По-моему, ты просто завидуешь, Геннадий, – пошутил Кабанов. – Какова настойчивость, а? Целеустремленность, хладнокровие и абсолютная безнравственность. Бесценный кадр. Не согласен?

– Подождать надо, – упрямо буркнул Гена сквозь зубы.

– Посмотрим, посмотрим. Что у нас на сегодня осталось?

– Человек от Трофима. С утра звонил, просил принять. Я вам докладывал.

– А, ну да, вспомнил. На который час я ему назначил?

– В восемь у Ларисы. Я уже позвонил, предупредил.

– Умница. Нам, наверное, уже ехать пора? Восьмой час.

– Минут через пятнадцать, – лаконично ответил Гена. – Отсюда до Ларисы ровно двадцать пять минут.

– Поедем сейчас.

Кабанов тяжело поднялся, убрал бумаги в сейф, немного подумав, вытащил из ящика стола упаковку с лекарством.

– Беспокоит, Виталий Николаевич? – заботливо спросил помощник. – Давайте я позвоню Александру Егоровичу, чтобы он завтра с утра вас посмотрел.

– Не надо, – поморщился Паровоз. – Беру на всякий случай, вдруг у Ларисы съем что-нибудь не то. Но Егорычу ты все-таки позвони, пусть на этой недельке выберет время, Светка моя что-то стала жаловаться на боли в боку, боюсь, не печень ли. По десять чашек кофе в день выпивает да шоколад без конца жует, а потом боли. Никакой управы на нее нет.

Дочь Кабанова Светлана засиделась в девицах, но нисколько, по-видимому, от этого не страдала, валяясь целыми днями на диване с книжками в руках и шоколадными конфетами под боком.

Всю дорогу Виталий Николаевич молчал, погрузившись в свои мысли. Когда подъехали к ресторану, он с трудом вынес свое грузное тело из машины и медленно направился к входу. Лариса тут же вылетела ему навстречу, чмокнула в щеку, подхватила под ручку. Она знала, что к ней Паровоз приглашает гостей только в особо конфиденциальных случаях, доверие полностью оправдывала, но за это позволяла себе легкость в обращении с могущественным мафиози и даже некоторую фамильярность.

– Цветете, Виталий Николаевич, – щебетала она, ведя Кабанова на второй этаж в отдельный кабинет. – Мне бы в ваши годы так выглядеть.

Паровоз легко шлепнул Ларису пониже спины и приобнял за талию.

– Тебе до моих лет еще

далеко, а в свои тридцать ты и так цветочком смотришься. Чем угощать будешь?

– Все, что вы любите, – улыбнулась женщина. – Геночка с утра предупредил, что вы приедете, так что мы все успели приготовить с учетом вашего вкуса.

– Молодец, – он одобрительно потрепал Ларису по плечу. – Будешь и дальше так себя вести – найду тебе мужа настоящего, чтобы за ним как за каменной стеной.

– А нынешнего-то куда девать? – засмеялась она. – Утопить, как кутенка?

– А мы и ему подберем что-нибудь подходящее, чтобы не обижался. Ты где хочешь жизнь прожить, в Европе или в Америке?

– В Сингапуре. Там, говорят, чистота необыкновенная и порядок. И преступности нет. Можете устроить?

– Паровоз все может, было бы желание. Уф, надо же, двадцать ступенек прошел – и одышка. Здоровья-то нет совсем, так что не завидуй мне, старику.

В кабинете Виталий Николаевич уселся на свой любимый диван, откинул голову на подголовник и прикрыл глаза. Он хотел сосредоточиться перед предстоящим разговором, понимая заранее, что ничего особенно приятного встреча с человеком, которого прислал Трофим, ему не сулит. Кабанов был должником Трофима по гроб жизни и долг отдавал услугами, каждая из которых стоила ему седых волос и бессонных ночей. Но отказывать Трофиму нельзя, в их кругу существуют свои нормы, нарушать которые – смерти подобно.

Гость пришел ровно в восемь, это тоже было одним из непреложных правил. Был он высок и строен, по-спортивному подтянут, хотя на вид был, пожалуй, ровесником Кабанова.

– Меня зовут Виталием Васильевичем, – представился он. – Мы с вами тезки.

– Очень рад, – сдержанно откликнулся Кабанов. – Прошу, присаживайтесь.

Обслуживала их лично Лариса, официанты в этот кабинет не допускались. Пока она расставляла закуски и открывала напитки, Виталий Николаевич и его гость обменивались ничего не значащими фразами. Когда Лариса вышла, Кабанов не спеша приступил к еде, пропустив ритуальный этап «поднятия рюмки». И дело было не в том, что Паровоз не пил совсем, нет, напротив, он ценил хорошее спиртное и употреблял его не без удовольствия, но он никогда и ни при каких условиях не позволял кому бы то ни было диктовать, когда, что и сколько ему, Кабанову, пить. И уж если он хотел порадовать свой организм несколькими глотками или рюмками доброго коньяка или ледяной водочки, то ему и компания для этого не была нужна, и чоканьем он пренебрегал, и было ему глубоко безразлично, пьют ли при этом его сотрапезники или мух на потолке считают.

– Так я вас слушаю, Виталий Васильевич. Чем я могу быть вам полезен?

Сайнес вздрогнул, словно и не ожидал начала разговора, хотя именно для этого разговора и пришел сюда.

– Меня интересует человек, о котором регулярно, раз в неделю, сообщают газеты и телевидение.

– Какой человек? – недоуменно вскинул брови Кабанов.

– Тот, который оставляет после себя мертвые тела на территории области. Вы понимаете, о ком я говорю?

– Нет.

Кабанов осторожно положил вилку и откинулся на диване. Хуже этого не могло быть ничего. Он ждал от человека, присланного Трофимом, какой угодно просьбы, только не этой. Принять ее и согласиться помочь – подписать себе смертный приговор. Не принять – итог тот же. Единственное, что можно сделать в этой ситуации, – не дать гостю высказать свою просьбу в смертельно опасной форме. Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы когда-нибудь этот стройный высокий человек, связанный с Трофимом, смог сказать, что обращался к Паровозу-Кабанову с просьбой найти ему наемного убийцу и Кабанов ему помог. Но Виталий Васильевич явно побаивается, видимо, рассчитывает, что Кабанов сам подхватит недоговоренное. Нельзя ему помогать, нельзя, может, бог даст, испугается говорить напрямую, одумается, не выскажет свою страшную просьбу, которую и выполнять – смерти подобно, и не выполнить нельзя.