Шестнадцать зажженных свечей

Минутко Игорь

Створки окна были распахнуты, и в квадрате бледного неба стояла одинокая звезда.

«Это она,— подумал Костя,— звезда Лены».

— Я тебя понимаю, сын,— тихо говорил Виталий Захарович.— Я это испытал, пережил. Давно, так давно, что кажется: все это было в другой жизни — та девочка, метель... Мы с ней однажды заблудились в Сокольниках. Я уже знал тогда...— Виталий Захарович помедлил,—...как она относится ко мне. И, представь, у меня было единственное желание в тот вечер. Всепоглощающее: заблудиться с ней вместе и замерзнуть...

— Это была

не мама? — с изумлением спросил Костя.

— Нет.

— Но...— Костя резко сел, прислонился спиной к стенке.— Но, папа! Я уже никогда никого не полюблю. Мне больше никто не нужен!

— Я понимаю,— сказал Виталий Захарович.— И в одном ты прав наверняка: первая любовь по глубине и напряжению чувств единственная...

— Глупости! — В дверях стояла возбужденная Лариса Петровна. Оказывается, она подслушивала и вот не выдержала.— Единственная любовь — миф, выдумка! Хотите убедительный пример? Жорж Санд! Женщина ослепительная, как говорили современники, невероятная! В ее жизни было несколько мужчин, и каждого она любила последней любовью. Да, да! Появлялся новый мужчина, и ей казалось, что чувство к нему самое сильное в жизни. Так-то!

Ларисе Петровне не успели ответить — она захлопнула дверь. В коридоре простучали ее энергичные удаляющиеся шаги.

— Ты не сердись на маму,— сказал Виталий Захарович.— Она очень переживает. Никак не может смириться, что детство твое кончилось, что ты уже взрослый.

— Папа! Но что же мне делать? — Отчаяние прозвучало в голосе Кости.

— Жить! Жить, сын! И разве теперь твоя жизнь не стала ярче? Разве тебя не обуревает жажда деятельности?

— Да, это, конечно, так! — Костя был полон удивления.— Как ни странно...

— Это не странно, Костя. Настоящая любовь, пусть неразделенная,— могучая жизненная энергия, двигатель человеческих деяний.

— Папа! Но за что любят?

— На этот вопрос у меня нет ответа.— Виталий Захарович подошел к распахнутому окну, загляделся на небо с одинокой звездой.— Ведь ты мне не поверишь, если я тебе скажу, что Лена — самая обыкновенная, даже заурядная девушка...

— Это неправда, папа! — перебил Костя.

— Я понимаю. Для тебя это неправда. И опровергнуть твое представление о ней не сможет никто. И нет смысла опровергать. Скажу тебе одно... Ты ее любишь?

— Да!

— Значит, надо бороться за нее!

— Но как, папа?

Прошло несколько дней.

Лена и Костя медленно шли по улице мимо мехового ателье.

— Вот хозяйство моей мамочки,— сказала Лена.

— Может, неудобно? — Костя остановился возле витрины.— Обойдемся? Так просто погуляем.

— Да брось ты!— Лена схватила его за руку.— У меня маман — человек. Идем!

По слабо освещенному узкому коридору они подошли к двери, на которой была табличка: «Заведующий». Лена без стука открыла дверь, сказала Косте:

— Проходи!

Они оказались в маленькой комнатке, где был единственный стол, заваленный бумагами, папками, накладными; треть стола занимали большие счеты.

За столом сидела полная моложавая женщина с огромной копной крашеных светлых волос. Крупные крестьянские руки с короткими пальцами украшало несколько золотых колец с камнями.

— Привет, мам! — Лена села на один из стульев у стены.— Садись, Пчелка... Мама! Это Пчелка. Костя Пчелкин. Я тебе говорила.

— Здравствуйте,— сказал Костя и сел на стул. Женщина отодвинула счеты, внимательно, изучающее посмотрела на мальчика.

— Знаю, знаю,— сказала она.— Чего тебе, Ленок? Давай быстро. Дел невпроворот.

— Мы в кино собрались,— сказала Лена,— а у Пчелки только рубль.

— Рубль не деньги,— сказала женщина, сняла со спинки стула сумку из желтой кожи, порылась в ней, протянула Лене пятерку.— Держи.— И опять внимательно посмотрела на Костю.— Что, родители на карманные расходы не очень-то?

Костя не успел ответить — зазвонил телефон.

Женщина подняла трубку.

— Слушаю! А, Капочка! Приветик! Да, через два дня прошу на примерку. Так... Нет, красная у меня еще есть. Если немного черной... Ага, спасибо! Что? Можно. Пару баночек. Ага... И колбаски бы сухой. Хорошо. Понятно. Ага...— Она слушала некоторое время, засмеялась.— Понятно! Красиво жить не запретишь.

— Мама! — быстро зашептала матери Лена.— Клюкву в сахаре.

— Капочка,— продолжала говорить в трубку женщина.— Вот Ленка просит клюкву в сахаре. Сладкоежка она у меня. Так... Умничка. Сделай пару коробок. В долгу не останусь. Что? Так... Надо подумать. Ага... Подумать, говорю, надо. Хорошо.— Она взглянула на календарь.— В пятницу жду. Пока, подруга.— Женщина положила трубку, Снова посмотрела на Костю, спросила: — Родители у тебя кто?

— Люди,— усмехнулся Костя.

Женщина перевела взгляд на Лену, сказала с некоторым осуждением:

— Шутник он у тебя, Я спрашиваю: кем работают?

— Отец — химик-исследователь,— ответил Костя,— мама — художник-модельер.

— Модельер? — заинтересованно повторила женщина.— В Доме мод?

— Нет, на швейной фабрике.

— А-а...— разочарованно протянула Женщина.— Слушай, раз с художниками якшаетесь... Нет у твоей матери хода в Театр на Таганке? Позарез надо два билета на мастера с Маргаритой.

— Могу сказать точно,— ответил Костя.— Нет такого хода. Для нас попасть в театр на хороший спектакль — проблема.

— В наше время многое — проблема,— нравоучительно сказала женщина.— Проблема на проблеме сидит и проблемой погоняет. Ладно. Идите. Мне еще обсчитывать и обсчитывать. С ума можно сойти от этой документации.

Лена и Костя поднялись со стульев.

— Погоди-ка...— Женщина вышла из-за стола.— Фигура у тебя,,.—'Она подошла К КоСте, профессионально осмотрела его, повернула за плечи,— ...стандартная. Скоро будут две куртки-дубленки. Материал канадский, фасон из западногерманского журнала взяли. Как раз на тебя. Только ведь вещь-то...— Она вздохнула.— Химик да художница. Не очень-то разбежишься. Ведь так?