Шестое чувство

Яковлева Анна

Вот чего тебе, Антон Васильевич, для полноты чувств не хватало, так это с утра на хмельную голову заводить дружбу с маленькими девочками.

Костеря себя, чужих детей вообще и эту конкретную девочку в частности, Антон толкнул дверь.

В цветной пижаме, босиком, средняя дочь Серафимы Юн-Ворожко сидела в постели, прижимала в груди маленькую плюшевую обезьянку и утирала ладошками безутешные слезы. Черные волосы доставали до плеч, из-под челки на Антона смотрели несчастные раскосые глаза. Чистый ангел.

Не стоит заблуждаться,

напомнил себе Антон: если дать слабину, это с виду невинное создание способно отравить существование любому самому геройскому парню. Например, прорыдать весь день. Не пальцем он деланный, кое-что о таких злодейских ангелочках знает. Едва подумав об этом, Квасов тут же почувствовал себя заложником. Эх, была не была!

– Чего ревем? – Из соображений безопасности Антон напустил строгости.

– А ты кто? – Глаза с застрявшими в ресницах слезами максимально распахнулись.

– Сосед ваш.

– А как тебя звать?

– Антон. Дядя Антон, – внес ясность Квасов.

– А меня Маня.

– Тоже неплохо, – утешил девочку дядя Антон.

– А где мама? – Босая ножка с растопыренными розовыми подушечками на пальцах качнулась, за ней последовала вторая.

– В больнице.

– Почему? – Амплитуда раскачивания розовых подушечек возросла.

– Поехала за сестричкой или братиком.

– У нас будет сестричка, – похвасталась Маня, и к раскачивающимся ногам подключилась улыбка. – А ты красивый.

Квасов думал, что ослышался.

– Красивый? – с некоторой долей беспокойства переспросил он: все-таки не в спа-салоне ночь провел.

– Очень, – серьезно подтвердила девочка, – похож на ковбоя из бродилки.

Это все объясняло.

– Слушай, а ты не знаешь телефон вашей тети? – осенило Квасова. Пора было брать судьбу в свои руки и приближать радостный момент освобождения из заложников.

– Бабушки Наины?

Вот до чего он не допетрил: поискать в блокноте позывной «Бабушка».

– Точно, – с досадой протянул Антон, – бабушки Наины.

Маня спрыгнула с кровати и с готовностью сообщила:

– Знаю. Пошли звонить. А что у тебя с ногой? Почему ты хромаешь? – засыпала девочка вопросами Антона, как только он затопал вслед за ней к телефону.

– В аварию попал, – буркнул Квасов.

– Большую? – Маня уважала все большое.

– Мне хватило.

Под диктовку набрал номер юн-ворожковской родственницы и стал ждать.

– Здравствуйте, я сосед Серафимы, – произнес Антон, когда в трубке раздалось сонное «алло». Квасов почему-то представил себе толстую одинокую каракатицу, у которой никого нет ближе пузатой Серафимы и двух девчонок.

– Да? Что случилось? – Подозрительно молодой, низкий голос насторожился.

– Симу увезли в роддом.

– Ей же еще рано! – заволновалась бабушка. – Что случилось?

Антон молчал, обдумывал ответ. Не хватало еще пуститься в описание красочных подробностей преждевременных родов с осложнением.

– Все в порядке, –

успокоил он Наину, хотя сам многое бы дал, чтобы это было правдой.

– Вы дождетесь меня?

– Долго ждать?

– Не больше часа, – пообещала бабушка Наина, и Антону ничего не оставалось, как согласиться.

– Хочу кашу, – сообщила злодейская Маня, как только Антон простился с теткой Серафимы.

В течение следующего получаса Квасов топтался по чужой неприступной кухне, готовил чужому ребенку завтрак и тихо себе удивлялся: как это могло случиться, чтобы он, герой кампании 1996 года, боевой офицер, капитан в отставке, занимался такими глупостями?

С приходом «бабушки» сюрпризы продолжились.

Несмотря на ранний час, юн-ворожковская тетка выглядела так, точно провела несколько часов в косметическом салоне. Это был многолетний уход, и он просто лез в глаза: маникюр, сияющая кожа и необычный, холодный оттенок светло-русых волос.

Женщина с неприкрытым недоверием отнеслась к соседу племянницы, обнюхивала, сканировала взглядом, так что Антон поспешил убраться.

Второй раз в роддом Квасов звонил уже из дома – при «бабушке», оказавшейся на несколько лет старше самого Антона, ни капли не похожей на каракатицу, звонить и наводить справки не хотелось.

Когда дозвонился, мать и ребенок – девочка, три килограмма сто граммов, пятьдесят один сантиметр – были уже вне опасности.

Был повод выпить!

…А через два дня, трезвый как стекло, Квасов приперся в роддом.

В результате серии расширенных консультаций с продавщицами супермаркета с этой целью были куплены йогурты и сырки.

Перед окошком регистратуры вилась очередь, и Антон обратился к пробегающему мимо молодому мужчине в белом халате и шапочке.

– Слушай, друг, тут мамаша одна лежит, ей нужно передать вот это. – Квасов встряхнул пакет.

– Кому? – на бегу задал вопрос мужчина, прощупывая Антона цепким взглядом.

– Юн-Ворожко. Только не знаю, в какой палате.

– Юн-Ворожко, говоришь? – Собеседник притормозил.

– Так точно.

– Иди за мной, – велел мужчина и устремился вверх по лестнице на второй этаж, а там – по унылому коридору к двери с табличкой «Ординаторская».

Мужчина оказался лечащим врачом Симы и, как врач, видел свой долг в том, чтобы вынести Квасову мозг.

– Папаша, ты понимаешь, что едва не потерял жену? Непростительная безответственность! – тут же обвинил Антона доктор, предварительно заведя в кабинет и усадив напротив.

Квасов сразу завязался в узел: обнял себя за локти, закинул ногу на ногу, отвел глаза, настоятельно рекомендуя себе не заводиться, потому что док ни при чем. Потому что откуда эскулапу знать, что «папаша» – никакой не папаша, и не любовник, и не седьмая вода на киселе, и даже не двоюродный плетень нашему тыну. Всего лишь условный (весьма и весьма условный!) сосед.