Шестое чувство
Шрифт:
Бесполезняк. Эта дура вместо того, чтобы извиниться, настрочила: «Ого! «Цивил»? Звучит почти как «дебил». В этом случае какой с меня спрос? Я, кстати, не спрашивала, сколько зарубок на вашем калаше или еще на чем. Мне ЭТО не интересно».
Воображение рисовало тупую, самодовольную дамочку, не имеющую представления о том, как это – провожать сына на чужую войну.
Антон убрался с форума, чувствуя, как закипает кровь. Дотянулся бы и придушил гадину. Что вообще она делает на форуме ветеранов? Говорил он Пашке, нужна надежная система защиты,
– И захочешь завязать, так не дадут, – вслух произнес Антон и подался на кухню.
В холодильнике всегда имелся запас «анестезии» для душевных ран.
Влил в себя полстакана, сунул в рот кружок колбасы, захрустел огурцом и бросил взгляд в окно.
Уже осень, а он так и не оформил инвалидность и «раневые» – подачку государства. Этот мирняк засел везде, как в окопах, и держит оборону. В собесе чинуша – настоящее мурло – мозги делал два часа, а потом заявил: «Претензии предъявляй тем, кто тебя туда послал, а я не посылал».
Допек. Антон нанес прямой удар, целясь между глаз, и сломал номенклатурному работнику нос. Половина ребят из-за таких козлов ходят без ксивы. Квазипатриоты, дерьмократы, ни дна им ни покрышки. Неохота связываться, но нужно выправить корочку, хотя бы для того, чтобы перечислять жалкие копейки в фонд ветеранов.
Внимание Антона привлекло какое-то броуновское движение во дворе, он приблизился к окну.
Во как!
Соседка, мамаша многодетная, как ее бишь, кажется, Сима, с коляской и со всем выводком возвращалась домой.
Квасов отпрянул за занавеску: вид у него – только детей пугать.
Быстро, однако, соседка оклемалась. А ведь совсем плохая была.
С откуда-то взявшимся беспокойством Антон чуть подался к окну и продолжил наблюдение за вернувшимся с прогулки семейством.
Беспокойство оказалось не напрасным: Сима со старшей дочерью Татьяной готовились поднять на крыльцо подъезда коляску, больше похожую на бронетранспортер. Пандус напоминал слалом-гигант и годился скорее для фристайла, чем для детских и инвалидных колясок.
Средняя дочь, Маня, с россыпью каких-то блестящих жучков в черных косичках, сняла игрушку с поддона, пакет с чем-то тяжелым и, помогая себе руками, попой кверху, забралась на высокое крыльцо.
Квасов ругнулся и проковылял на балкон: Сима уже передала раму старшей девочке, а сама взялась за изголовье люльки.
Под балконом, сбившись в кучу, жались какие-то лютики, и еще, кажется, недавно Квасов легко перемахивал через ограждение и приземлялся в рыхлую землю на обе ноги. Было, да прошло.
– Тебе же поднимать ничего нельзя, – не тратя слов на приветствие, обратился к матери семейства Антон.
– А, привет. – Сима подняла глаза на всклокоченного соседа и улыбнулась. – Нельзя, а что делать?
– Подожди, помогу, – раздраженно бросил Антон и скрылся в квартире, злясь на свалившуюся как снег на голову обязанность опекать соседку. А все этот лекарь, Аркадий: «Береги ее, ей тяжести поднимать
Тормознув у зеркала в прихожей, Антон пятерней причесал отросший ежик, поскреб щетину на подбородке и с отвращением отвернулся от собственного отражения, дав себе слово побриться. Облачился в камуфляжную куртку поверх тельника (другую одежду Квасов не признавал) и вышел на помощь дамам.
– Привет, – еще раз улыбнулась старшая из них.
– Привет, – буркнул Антон.
С момента их последней встречи соседка изменилась до неузнаваемости. Никаких темных пятен на лице, никакой отечности – только тени под глазами намекали на недавние физические страдания. Сима стала похожей на какую-то актрису. Как ни старался, Квасов не смог вспомнить – на кого именно.
– А ты, я вижу, пришла в себя? – снизошел до комплимента Антон.
– Да вроде, – дернула плечом Сима.
Плечо тронуло… беззащитностью. Квасов моргнул.
– А тетка твоя где?
– Уехала на север по делам. А мы вот в поликлинику ходили.
Плечо все еще притягивало Антона. Борясь с притяжением, взгляд заметался в поисках более безопасного объекта и упал в коляску.
– Что это с ней? – обалдел Антон.
Посапывая носом, в коляске младенческим сном спала новорожденная. Красные пятнышки под темными бровками хмурились, беззубый ротик улыбался, а глазные яблоки под полуприкрытыми веками быстро-быстро двигались.
Симка склонилась над коляской, и в вырезе открылась налитая грудь в голубых прожилках – иезуитская пытка для одиноких участников чего бы то ни было.
Квасов закашлялся.
– Ничего, спит.
– А глаза? Почему двигаются? – откашлявшись, поинтересовался он, стараясь укротить блудливый взгляд, который так и норовил нырнуть в вырез многодетной мамаше.
Сима уже свыклась с дикостью соседа, великовозрастного оболтуса.
– Что-то снится.
– А-а, – протянул Антон, хотя объяснение было так себе: что может сниться человеку, жизнь которого исчисляется днями?
Можно было уже оказывать помощь, поднимать и нести коляску, но оторваться от созерцания маленькой мордашки оказалось не так просто. Лицо младенца все время менялось и удивляло неискушенного Антона дополнительными подробностями: к черным прядкам, выбившимся из-под бело-розовой шапочки, бровям и ресницам прилагалась бронзовая кожа. Как это?
Озадаченный, Квасов перевел взгляд на Симу. Бледная, как спирохета, с синевой под глазами, Сима не могла быть матерью этого дитя.
Квасов быстро посмотрел на старшую. Худенькая и высокая, та тоже была бледной, в мать. Средняя, Маня, – луноликая, яркая, точно сошедшая с полотен Гогена, с губами бантиком и раскосыми глазами…
Девочка с восторгом смотрела прямо на Антона. Фу, черт.
– Привет. А это моя сестра Таня.
– Ух ты! – пробормотал Антон.
Младенец оказался на руках у Серафимы, Антон обнял и потащил наверх коляску. И тут же услышал восхищенное: