Шествие императрицы, или Ворота в Византию
Шрифт:
— Я еду в Россию, граф, — просто сказал Иосиф, нарушив затянувшееся молчание. — Мне предстоит свидание с русской императрицей и важные переговоры. Заодно я хочу увидеть, как русские распорядились теми землями, которые они отхватили у турок. Это были запустелые земли.
— Уверяю вас, ваше величество, они такими же и остались, — поспешно проговорил Розенберг. — Вот если бы они оказались под властью имперской короны…
— Мне, граф, не нужны пустыни, — отрезал Иосиф. — Мы получили Галицию — край населенный и процветающий. А теперь… Теперь, по правде говоря, не знаю,
Снова воцарилась тишина. Иосиф тяжело уселся в кресло и, казалось, целиком погрузился в свои мысли. Залетный шмель с мягким стуком бился о стекло, пытаясь вырваться из неволи. Его басовое жужжание, как видно, вывело Иосифа из задумчивости, напомнив звук, извлекаемый смычком из струны.
— Граф, верните маэстро Моцарта, пока он не ушел далеко, — неожиданно произнес Иосиф.
Музыкальный директор бросился вон. А Иосиф подошел к клавесину, стоявшему в углу, поднял крышку и взял звучный аккорд.
Он любил музыку, сам музицировал и был вдохновителем многих так называемых академий — концертов камерной музыки. Это было одной из традиций Габсбургского дома. Вот почему в Вену стекались музыканты из многих стран, равно и сама Вена поставляла музыкантов во многие страны. И те и другие испытывали судьбу в поисках лучшей доли.
— Вот, ваше величество, маэстро Моцарт к вашим услугам, — произнес с порога запыхавшийся граф Розенберг. — Тем более что он отныне находится в службе вашего величества, как облеченный званием придворного музыканта.
— Маэстро, мне полюбилось ваше трио ре минор. Помнится, я слышал его однажды, когда вы исполняли партию клавира, в другой же раз — столь же искусно — партию скрипки. Доставьте же мне удовольствие исполнением этого трио.
— Желание вашего величества — закон, — торжественно провозгласил граф.
— Охотно, ваше величество, — отозвался Моцарт. — Дело лишь за скрипачом и виолончелистом.
— Об этом позабочусь я, — подхватил граф. Он засеменил к двери и вскоре вернулся, сообщив, что за музыкантами послано и они тотчас предстанут пред императорскими очами.
Моцарт был непременным участником академий, большей частью платных: это был один из хилых ручейков, который вместе с уроками питал семейный бюджет: денег вечно не хватало. Он был доволен, что смог откровенно поведать императору о своей нужде. Может, его величество и в самом деле раскошелится. Звание придворного музыканта должно обязывать обе стороны. Год этот выдался особенно трудным: умер отец, и он не смог отправиться в Зальцбург для того, чтобы отдать ему последний долг — не было денег. Не было денег, не было денег, не было денег — постоянный припев, нечто вроде речитатива, который сопровождал его всю жизнь.
Он весь состоял из музыки. Она переполняла его мозг, теснила его грудь, все сны его были в мелодиях, которые поутру выливались на нотную бумагу. Ничто другое не занимало его и не отвлекало, даже возлюбленная Констанция, мать его детей. Шагая по улице, он мысленно проигрывал какой-нибудь озаривший его сонатный мотив либо ведущую мелодию фортепьянного концерта, слыша
Трио ре минор… Оно нравилось многим меломанам, даже такому брюзге, как граф Карл Цинцендорф, слывшему законодателем в высшем свете. Стало быть, оно нравится и императору. Что ж, он постарается, чтобы оно прозвучало как можно лучше…
Его размышления прервало появление скрипача и виолончелиста. Не из лучших, но, надо полагать, оказавшихся под рукою. Послали за нотами. Император терпеливо ждал.
Наконец все было на месте, и Моцарт сел за клавесин. Он кивнул в знак того, что начинает. И ударил по клавишам.
Память его была совершенна. Все, что было когда-то написано, теснилось в его голове, готовое по первому зову тотчас излиться наружу, в звуках. Он не глядел в ноты. Он помнил свою партию и вел ее с божественной легкостью.
Нежная мелодия скрипки переплеталась с виолончельной. Они шли за клавесином, словно бы дети за матерью, они были послушны и вместе с тем в них чувствовалась некая самостоятельность. Но и зависимость была несомненной… Мелодия то вздымала ввысь, то опадала. В ней было все: грусть и тоска по чему-то неизбывному, горестному и требовательному. Ее сменило напористое аллегро, однако оно не разрушило прежнюю постройку, нет, оно высветлило ее…
Иосиф слушал, наклонив голову. Он то сливался с музыкой, то вдруг вырывался из ее чар и уносился мыслью далеко-далеко. В просторы России, куда ему надлежало ехать. Грядущее свидание с русской императрицей полонило его чувства. Оно было важно, очень важно. Оно могло перевернуть судьбы Европы.
Иосиф не сомневался: дело шло к войне. Он не хотел и вместе с тем хотел ее. Хотел, инстинктивно опасаясь, ведь это именно ему предстояло вести армию. Он знал, все взоры будут устремлены на него, от него будут ждать подвигов, побед…
«О Боже мой, — невольно вздохнул он, — я не хочу войны. — Это музыка умиротворяюще действовала на него. — Хочу покоя…»
Моцарт сложил руки на груди. Он рассеянно слушал похвалы, которые расточал ему император, и думал: может, и в самом деле отправиться в Россию, где ждет его, как уверяют русские вельможи, обеспеченная жизнь. Сарти, Паизиелло и другие, как говорят, прекрасно устроены. Екатерина, эта северная Семирамида, покровительствует талантам. Правда, уверяют, что она равнодушна к музыке и страдает полным отсутствием музыкального слуха. Но зато там есть страстный меломан князь Потемкин. Он может озолотить полюбившегося ему музыканта.
— Вы свободны, господа, — размягченным тоном произнес Иосиф. — Благодарю за доставленное наслаждение. Я унесу с собой чарующие мелодии вашего трио, маэстро Моцарт.
Моцарт поклонился, подумав: уж лучше бы он распорядился платить ему жалованье придворного музыканта.
Ветвь девятая: апрель 1453 года
И был апрель. Месяц пышного цветения, месяц торжества жизни.
И с ним пришла Пасха — священный праздник христиан, праздник Светлого Воскресения Христа-Спасителя.