Шевалье д'Арманталь
Шрифт:
– И я, - сказал де Валеф.
– И я, - сказал Малезье.
– И я, - сказал аббат.
– В таком случае, через минуту я к вам вернусь.
– Куда вы идете?
– спросил Бриго.
– Не обращайте внимания, аббат, - сказал д'Арманталь.
– Мне надо отлучиться по личному делу.
И, покинув Валефа, державшего его под руку, он тотчас же начал пробираться через толпу по направлению к человеку, за которым уже несколько минут пристально следил взглядом и который благодаря своей недюжинной силе, всегда внушающей толпе должное почтение, пробирался к дворцовой решетке с двумя подвыпившими девицами, повисшими у него на руках.
Что-то рассказывая им, он в пояснение
– Видите ли, мои принцессы, - говорил он, - вот что такое Королевское заседание. Уж я-то это знаю: я видел, как оно собиралось по случаю смерти прежнего короля, когда отменили его завещание и провозгласили, забыв всякое уважение к его величеству Людовику XIV, что незаконные дети остаются незаконными. Проходит оно, изволите видеть, в большом зале, продолговатом или квадратном - безразлично; место короля вот здесь, пэры - там, парламент - лицом к ним…
– Скажи, Онорина, - прервала одна из девиц, - тебе интересно то, что он рассказывает?
– Да ничуть; стоило, обещая зрелище, тащить нас сюда с набережной Сен-Поль, чтобы показать нам всего-навсего полсотни конных мушкетеров и в конце дюжину шеволежеров!
– Послушай, старина, - сказала первая из собеседниц, - мне сдается, что если б мы отправились есть матлот в Рапе, это было бы посытней твоего Королевского заседания, а?
– Мадемуазель Онорина, - ответил тот, к кому было обращено это коварное приглашение, - хоть я имею честь знать вас каких-нибудь двенадцать часов, но успел заметить, что вы слишком много внимания уделяете еде, а для женщины это весьма скверный недостаток. Постарайтесь его исправить, по крайней мере, на все то время, что останетесь со мной.
– Нет, ты послушай, Эфеми! Он собирается таскать нас до пяти вечера - и это после его несчастного омлета на свином сале и трех бутылок белого вина! Хитрец! Ну, так предупреждаю, мой красавчик: я сбегу, если меня сейчас же не накормят.
– Тише, моя страсть, как говорит господин Пьер Корнель, тише!
– ответил кавалер, к тщеславию которого был обращен этот гастрономический призыв, и он схватил и зажал, как клещами, запястья девиц своими могучими руками.
– Подумаешь, одним блюдом больше, одним меньше! Вы принадлежите мне до четырех часов вечера по соглашению, заключенному с мадам… как бишь там вы ее зовете? Впрочем, мне все равно.
– Да, но мы хотим есть, хотим есть!
– В договоре, мои курочки, не было ни слова о кормежке; и вообще если кто-то здесь обижен, так это я.
– Ты, мерзкий скряга?
– Да, я. Я требовал двух женщин.
– Ну и что? Ты их получил.
– Э, простите, простите! Повторяю: я требовал двух женщин, а это значит одну блондинку и одну брюнетку. А мне, воспользовавшись темнотой, подсунули двух блондинок! Это совершенно то же самое, как если бы мне дали только одну. Да, да, совершенно! Так что я имел бы право требовать возмещения убытков. Так что помолчим, любовь моя, помолчим.
– Но это несправедливо!
– вскричали разом обе девицы.
– Что вы хотите? Мир полон несправедливостей. Вот, может быть, одна из них совершается в эту минуту над бедным господином дю Меном. Если бы у вас было хоть чуточку сердца, вы думали бы только об огорчениях, которые припасены для этого бедного принца. Что до меня, то мой желудок от горя сжался так, что я не смогу проглотить и крошки. Впрочем, вы просили зрелища; вот оно, да еще какое! Смотрите! И вспомните пословицу: «Кто смотрит, тот обедает».
– Капитан, - хлопнув по плечу Рокфинета, прервал его назидания шевалье, надеявшийся, что, благодаря сутолоке, вызванной приближением
– Хоть четыре, шевалье, хоть четыре, вы мне доставите величайшее удовольствие… Оставайтесь здесь, мои кошечки, - прибавил он, помещая девиц в первом ряду, - и, если вас кто-нибудь обидит, дайте мне знак. Я буду в двух шагах отсюда. Вот и я, шевалье, вот и я!
– продолжал он, выводя д'Арманталя из толпы, теснившейся вокруг судейских, проходивших во дворец.
– Я заметил и узнал вас уже минут пять назад, но мне не подобало заговорить первому с вами.
– Я с удовольствием вижу, что капитан Рокфинет по-прежнему осторожен, - сказал д'Арманталь.
– В высшей степени осторожен, шевалье. Поэтому, если вы хотите мне сделать новое предложение, говорите смело.
– Нет, капитан, по крайней мере, пока нет. К тому же это неподходящее место для совещания такого рода. Я только хотел спросить у вас на всякий случай, живете ли вы по-прежнему там, где я вас нашел в прошлый раз.
– Все там же, шевалье. Я что плющ - где зацепился, там и умру; но, как и плющ, я лезу все выше: иначе говоря, если вы окажите мне честь своим визитом, вы найдете меня уже не на втором или на третьем, а на шестом или седьмом этаже, поскольку, в силу известной зависимости, которую вы поймете, даже не будучи великим экономистом, я поднимаюсь вверх по мере того, как мои фонды падают, и так как они сейчас на самой низшей точке, я живу, естественно, на самом верху.
– Как, капитан, - со смехом сказал д'Арманталь, опуская руку в карман своей куртки, чтобы достать кошелек, - вы находитесь в стесненном положении и не обращаетесь к вашим друзьям?
– Чтобы я занял деньги!
– ответил капитан, останавливая жестом щедрого шевалье.
– За кого вы меня принимаете? Когда я оказываю услугу и в знак признательности мне делают подарок - прекрасно! Когда я вступаю в сделку и мой партнер выполняет ее условия - чудесно! Но разве я стану просить денег, не имея на это права? Это хорошо для церковной крысы, но не для благородного человека. Хоть я и простой дворянин, но так же горд, как герцог или пэр. Однако простите, простите, я вижу, мои плутовки удирают, а я не хочу, чтобы меня провели такие твари. Если я вам понадоблюсь, вы знаете, где меня найти. До свидания, шевалье, до свидания.
И, не дожидаясь, чтобы д'Арманталь сказал еще что-нибудь, Рокфинет бросился в погоню за девицами Онориной и Эфеми, решившими, что они находятся вне поля зрения капитана и пожелавшими воспользоваться этим обстоятельством, чтобы поискать еще где-нибудь матлот, отведать которого почтенный кондотьер хотел бы не меньше, чем они, будь у него потолще кошелек.
Поскольку было еще одиннадцать часов утра, а торжественное заседание парламента должно было кончиться, по всей вероятности, лишь часам к четырем дня и до тех пор, по-видимому, ничего решиться не могло, шевалье подумал, что ему лучше посвятить любви те три или четыре часа, которые оставались в его распоряжении, чем оставаться на площади Карусель. К тому же, чем больше он приближался к катастрофе, тем сильнее он испытывал потребность видеть Батильду. Она стала неотъемлемой частью его жизни, стала необходимой для его существования, и в момент, когда ему предстояло расстаться с ней, быть может, навсегда, он не понимал, как мог бы он прожить в разлуке с возлюбленной хотя бы один день. Поэтому, движимый не покидавшей его ни на минуту потребностью видеть Батильду, шевалье отправился не разыскивать своих товарищей, а на улицу Утраченного Времени.