Шевалье де Мезон-Руж
Шрифт:
Он почувствовал, что в нем осталось только одно живое чувство — сжигающая сердце ненависть.
Морис бросил вокруг себя последний взгляд и увидел
Диксмера, который, выходя вместе с другими из зала, пригнулся под сводом двери, ведущей в коридор.
Со скоростью распрямляющейся пружины Морис прыгал со скамьи на скамью, пока не достиг этой двери.
Диксмер уже миновал ее и спускался в полутьму коридора.
Морис бросился за ним.
В тот момент, когда Диксмер ступил на плитки большого зала, его плеча коснулась рука Мориса.
XXVII. ДУЭЛЬ
В то время прикосновение чьей-то
Повернувшись, Диксмер узнал Мориса.
— А, здравствуйте, гражданин республиканец, — произнес Диксмер, слегка вздрогнув, но тут же взял себя в руки, сумев скрыть свое волнение.
— Здравствуйте, гражданин подлец, — ответил Морис, — вы ждали меня, не так ли?
— Правильнее сказать наоборот — я вас больше не ждал.
— Отчего же?
— Оттого что ждал вас раньше.
— Я пришел к тебе еще слишком рано, убийца! — голос Мориса превратился в ужасающий шепот; полыхавшая в его сердце гроза проявлялась в гневном блеске глаз.
— Ваши глаза мечут пламя, гражданин, — усмехнулся Диксмер. — Нас сейчас опознают и последуют за нами.
— Вот оно что, ты боишься ареста, не так ли? Ты боишься, что тебя отправят на тот самый эшафот, куда ты отправляешь других? Пусть нас арестуют, тем лучше. Мне кажется, национальному правосудию сегодня не хватает одного виновного.
— Так же как не хватает одного имени в списке людей чести — не так ли? — с тех пор, как из него исчезло ваше имя.
— Хорошо, к этому мы, надеюсь, еще вернемся. Пока же, замечу, вы отомстили за себя — и подло отомстили — женщине. Почему, если вы ждали меня где-то, вы не дождались меня в моем доме в тот день, когда украли у меня Женевьеву?
— Я полагал, что первым вором были вы.
— Обойдемся без остроумия, сударь: я никогда его за вами не замечал. И слов не надо — я знаю, что вы куда сильнее в делах, чем в словах. Свидетелем тому день, когда вы хотели убить меня, когда говорила ваша натура.
— И я не раз упрекал себя за то, что не послушался ее, — спокойно ответил Диксмер.
— Что ж, — сказал Морис, хлопнув рукой по сабле, — предлагаю вам реванш.
— Если хотите — завтра, но только не сегодня.
— Почему завтра?
— Или сегодня вечером.
— Почему не сейчас?
— Потому что до пяти я занят.
— Еще какой-то гнусный план, — сказал Морис, — еще какая-нибудь западня.
— Ах, господин Морис, — с издевкой заметил Диксмер, — вы и в самом деле неблагодарный человек. Как! Целых шесть месяцев я предоставлял возможность вам и моей жене нежно любить друг друга; целых шесть месяцев я допускал ваши свидания, смотрел сквозь пальцы на ваши улыбки. Никогда еще мужчина, согласитесь, не был менее ревнив, чем я.
— Иными словами, ты думал, что я могу быть тебе полезен, и берег меня.
— Конечно, — подтвердил Диксмер, настолько же владея собой, насколько Морис выходил из себя. — Конечно! В то время как вы изменяли своей Республике, продавая ее мне за один взгляд моей жены; в то время как вы бесчестили себя изменой, а она — прелюбодеянием, я был умницей и героем. Я выжидал и торжествовал победу.
— Ужас! — не выдержал Морис.
— Да, не так ли? Вы сами оцениваете свое поведение, сударь. Оно ужасно! Оно позорно!
— Вы ошибаетесь, сударь; я называю ужасным и позорным поведение мужчины, которому была доверена честь женщины и который поклялся беречь эту честь чистой и безупречной, а сам, вместо того чтобы сдержать клятву, превратил ее красоту в постыдную приманку, поймав на нее слабое сердце. Вы, согласно священному долгу, прежде всего обязаны были защищать эту женщину, а вы не защитили ее, а предали.
— О моих обязанностях, сударь, — ответил Диксмер, — я сейчас вам скажу. Я должен был спасти своего друга, отстаивающего вместе со мной святое дело. Во имя этого дела я пожертвовал и своим состоянием, и своей честью. Я полностью забыл о себе, а если и вспоминал, то в последнюю очередь. Но у меня больше нет друга — он заколол себя кинжалом, у меня нет больше королевы — моя королева погибла на эшафоте. Теперь — что ж, теперь я думаю о своей мести.
— Скажите лучше, о своем убийстве.
— Когда наносят удар прелюбодейке, ее не убивают, а наказывают.
— Это прелюбодеяние вы внушили ей сами, поэтому оно было законным.
— Вы так считаете? — мрачная улыбка исказила лицо Диксмера. — Вряд ли она думает, что действовала законно; спросите об этом у ее совести.
— Тот, кто наказывает, поражает открыто. Ты же не наказываешь: бросив ее голову на гильотину, ты сам прячешься.
— Это я убегаю? Я прячусь? С чего ты это взял, недоумок? — спросил Диксмер. — Разве я прячусь, если присутствую при вынесении ей смертного приговора? Разве я убегаю, если иду даже в зал Мертвых, чтобы в последний раз попрощаться с нею?
— Ты намерен снова увидеть ее? — воскликнул Морис. — Ты пойдешь попрощаться с нею?
— Полно, — ответил Диксмер, пожимая плечами, — решительно, ты несведущ в мщении, гражданин Морис. Таким образом, на моем месте ты всего-навсего предоставил бы события их естественному развитию, обстоятельства — их естественному течению. Например, по-твоему, если неверная жена заслуживает смерти, то, как только я наказал ее смертью, я в расчете с ней, вернее, она в расчете со мной. Нет, гражданин Морис, я нашел нечто лучшее: я нашел способ возвратить этой женщине все то зло, что она причинила мне. Она любит тебя — она умрет вдали от тебя; она ненавидит меня — и опять увидит меня. Вот, — добавил он, вынимая руку из кармана, — видишь этот бумажник? В нем находится пропуск, подписанный секретарем Дворца. С этим пропуском я могу пройти к осужденным; я пройду к Женевьеве и назову ее прелюбодейкой. Я увижу, как падают ее волосы под рукой палача. И когда они упадут, она услышит мой голос, повторяющий: «Прелюбодейка!» Я буду сопровождать ее до повозки, и, когда она ступит на эшафот, последнее слово, которое она услышит, будет «прелюбодейка».
— Берегись! У нее не хватит сил вынести столько подлости, она выдаст тебя.
— Нет, — запротестовал Диксмер, — для этого она слишком ненавидит меня. Если бы она могла меня выдать, то сделала бы уже, когда это ей советовал шепотом твой друг. Раз она не выдала меня ради спасения жизни, то теперь и вовсе не сделает: она не захочет умирать вместе со мной. Она хорошо знает, что если выдаст меня, то я продлю ее муки еще на день; она хорошо знает, что, если выдаст меня, то я буду с нею не только у подножия лестницы Дворца правосудия, но даже на эшафоте; она хорошо знает, что я не покину ее у подножки повозки, а сяду с ней рядом; она хорошо знает, что всю дорогу я буду повторять ей это ужасное слово « прелюбодейка», что и на эшафоте я буду ей повторять его и что, когда она канет в вечность, обвинение уйдет туда за ней.