Шеврикука, или Любовь к привидению
Шрифт:
– Не забуду, – шепотом пообещал Шеврикука. – А ты поищи, что у вас там в компьютерах на бушмелевского епишку.
– Что искать уже отысканное. Вот! Не зевай! – Горя Бойс стукнул кулаком по столу, один из ящиков выдвинулся с треском, выстрелил серой папкой с лиловыми тесемками. Горя Бойс подпрыгнул, изловчился поймать папку, протянул ее Шеврикуке. – Держи. Там и фотографии, и дактилоскопия, и состав слюны, и размеры, и прочее. Здесь не смотри, а где-нибудь один, в тихом углу…
– Быстро вы! – восхитился Шеврикука.
– А чего уж быстро, – скромно произнес Горя Бойс, – я уж три дня знал, что
Взаимоуважающий соблюдатель спохватился и замолк.
Шеврикука в волнении не успел осмыслить и уразуметь суть слов Гори Бойса, а уже услышал:
– Барыню, что из триста двадцать четвертого нумера, не ищи. Ты ее сейчас не отыщешь. А вот служанка ее без головы… или с головой… прости ее грехи и чудеса… может обнаружиться в Лавандовом саду… может… а может и не обнаружиться… и эта… тоже чудесная… Увека-Векка… там лепестки, случается, нюхает…
И опять Шеврикуку забрала тоска. Не гатчинскими ли водами омывается остров Тоски? Тоска, хорошо знакомая Шеврикуке. В ней удручало однообразие тихой боли разума, замком затворявшей действия и решения. Впрочем, сегодня никакие замки Шеврикуку ни в чем не стесняли. Шеврикуке захотелось поинтересоваться у Гори Бойса, а тот глядел на него с умилением, отчего же Гликерии нет нигде поблизости, ведь ей определено всего лишь домашнее содержание, да еще и с послаблениями. Или изменился режим содержания? Но проще было бы вызнать об этом у Дуняши-Невзоры, если она повстречается. А спросил он вот о чем:
– Неужели у вас не прекратились гуляния в садах? При ваших-то клокотаниях?
– Вот именно при клокотаниях! – согласился Горя Бойс. – А у нас и еще одна забота вспухла. Но в садах гуляют.
– Какая забота?
– А бомжи, – сказал Горя Бойс.
– Какие бомжи?
– Ты, Шеврикука, «Дважды два» не смотришь? Бомжам ночлег предоставляют…
– Ну слышал. Смотрел. Предоставляют… Но ведь в бомбоубежищах. Бывших.
– В бомбоубежищах, – подтвердил Горя Бойс. – Но это где? А у нас им отдают лыжную базу и лыжный образ жизни. Здесь, мол, сам воздух нравственно целительный. А нам-то куда деваться летом?
И взаимоуважающий соблюдатель Горя Бойс зарыдал. Впрочем, сначала он выругался, произнеся: «Блендамед!» – а уж потом зарыдал.
Шеврикука стоял озабоченный.
Когда он выскочил из Землескреба в направлении лыжной базы, он увидел Радлугина. Тот прикнопливал на стенд деловых объявлений прокламацию. Прокламация была ксерокопией, текст ее начинался плакатно: «Всем! Всем! Всем! Декрет!»
– Разве это декрет? – заметил Шеврикука. – По жанру это скорее воззвание. И что это за исполнительный комитет? Это вы, что ли?
– Я хотел посоветоваться с вами. – Губы Радлугина обиженно сжались. – Но связи нет.
– Нет, – строго сказал Шеврикука. – «Дупло» в потусторонних делах.
– Ах так, – успокоился Радлугин и будто бы обрадовался потусторонним делам связного.
А Шеврикука пообещал себе сегодня же проведать спальню Пэрста-Капсулы и не допустить, чтобы в получердачье возникли какие-либо поводы для вмешательств Радлугина. Радлугин непременно должен был ринуться в преследование бомжей. Если уже не ринулся.
– Пусть будет и воззвание, – согласился Радлугин. – Но нельзя, чтобы наше бомбоубежище отдали бомжам. Тут
– Мне это известно, – сказал Шеврикука.
Действительно, он то ли читал, то ли слышал о намерении чиновных разумников разместить в пустующих бомбоубежищах ночлежки МХАТа им. Горького для имеющих московскую прописку бомжей. Но известие это его не задело всерьез. Как и мало кого в Москве. Повторялись лишь расхожие шутки. Как теперь будут называть стратегические объекты гражданской обороны – бомжеубежища, или бомжехранилища, или бомжележбища, или бомжеложи, или просто ложи бомжей? Перекатывались с газетных страниц в зрительные информационные пространства рассудительные мечтания о нарождении новой жизнестойкой человеческой цивилизации. Понажимают все же нервные идиоты на кнопки или АЭСы поломаются, ничего, многие передохнут, оно и к лучшему, но после ядерной зимы ворота бомжеубежищ распахнутся, и на свет весенний выйдут бодрые морозоустойчивые экземпляры. Обросшие, но цельные. «Только бы потопа не случилось!» – нудили пессимисты. «Наши бомжи из любого потопа выйдут сухими!» – отвечали патриоты. Шутки шутками, а ведь домовые могли остаться без среды обитания и клубных помещений в Большой Утробе. А теперь новость – бомжи претендуют и на лыжную базу.
– Ты что, Шеврикука? Заснул, никак? – поинтересовался Горя Бойс. Он уже не рыдал. И мог снова произнести: «Блендамед!»
– Я думаю, – смутился Шеврикука. – Я соображаю. Говорили, что как только все выберут из Пузыря и разделят, так в его пустую оболочку всех бомжей и поместят. Наверняка и тех, что отписаны к вам, на лыжную базу, туда умнут.
– Я, Шеврикука, думал, что ты умнее. Когда это твой Пузырь будут делить и выскребывать? А-а-а! Ты бы что-нибудь придумал, чтобы отвести от нас бомжей. А то прогадаешь… Клокотание клокотанием, а сейчас, похоже, многие сбились в кучу. Общий интерес. Общая оборона. А Бушмелева, из-за его натуры и удали, готовы произвести в воеводы. И произведут. Вот тогда мы и запляшем!
– Ладно, – сказал Шеврикука. – Отправлюсь-ка я в Лавандовый сад.
В Лавандовый сад и в другие оздоровительные места, с подогревом и подсветкой воздуха, с романтическими посадками, родниками и тихоструйными ручьями, Шеврикуке надо было бы спускаться в кабине лифта или в шахтном подъемнике. Но он решил спланировать вниз сам, раскинув крылья душевности и свойственной ему прыти. Но в самом начале вольного спуска был схвачен за рукав куртки костлявой лапой взаимоуважающей следительницы бабки Старохановой. Та словно бы не желала нарушать церемонию вхождения в недра лыжной базы, изловила его и зашептала:
– Красавец ты наш писаный, рыцарь золотая мозоль, дело ты свое исполняй, но Векку-то нашу, Увекочку, не прогляди, она ведь теперь как персик, как Лиза Минельева, она даже лучше Лизаветы-то, а ножки-то у нее, ножки-то, она не для бомжей, ты уж ее, барин ты наш ненаглядный, в обиду не давай!
– А ну проваливай, бабка! – взревел Шеврикука. – Когти свои убери, а то лапу изувечу!
– Фу, грубиян, фулиганье! Бандюган! – прошипела бабка Староханова и принялась вдогонку Шеврикуке скорострельно чихать.