Шифр Магдалины
Шрифт:
Клементина нахмурилась, не поняв его последней фразы.
— Свет звезд и телесное тепло, — пробормотал Данфи.
— Ну, можно и так сказать, — согласился Гомелес.
— А как вам удалось приобрести такие обширные познания? — спросил Джек.
— О, у меня очень много свободного времени! — ответил Гомелес. — Фактически вся моя жизнь была посвящена этому.
Проехав немного дальше по коридору, Гомелес, не оборачиваясь, дал знак, чтобы они следовали за ним. Переместившись еще примерно футов на двадцать, он остановился у затемненной комнаты, стена которой состояла в основном из стекла. Она напомнила Клементине родильное
— А кто это такой? — спросил Данфи. — Мистер Тупица?
Гомелес покачал головой.
— Нет, — сказал он. — Это я.
Он постучал в окошко, и мужчина в кресле оторвал глаза от книги. Гомелес помахал ему рукой и улыбнулся. В ответ тот наклонил голову в почтительном поклоне и вновь вернулся к чтению.
— Не понимаю, — произнес Данфи. — В чем тут цель?
Гомелес опустил руку вниз и приподнял правую штанину.
— Вот в чем цель. — Лодыжка старика была обмотана черной лентой, а к ленте крепилась маленькая пластиковая коробочка.
Клементина уставилась на нее.
— Что это такое? — спросила она.
Данфи покачал головой от изумления.
— Браслет контроля и наблюдения.
— Блестяще! — воскликнул Гомелес.
— Он излучает слабый радиосигнал, — пояснил Данфи. — Сигнал принимается транспондером, находящимся где-то на территории поместья. А транспондер передает его на принимающую станцию. Я правильно говорю?
Гомелес кивнул:
— Совершенно верно.
— Пока человек, за которым ведется наблюдение, находится в полосе действия транспондера — именно его сигналы и отслеживает тот парень, — все в порядке. Но как только он выйдет за ее пределы… — Джек повернулся к Гомелесу. — Насколько далеко вы вообще можете отходить?
— Примерно на сто метров от дома, прогуливаться вокруг пруда, если мне захочется.
— Вы ведь можете просто взять и снять все это, — возмущенно заметила Клементина.
— Чтобы снять его, мне придется разрезать ленту, — ответил Гомелес, — и цепь разомкнётся. Нет цепи, нет и сигнала. А если нет сигнала, значит, возникли какие-то проблемы. — Внезапно он улыбнулся. — Пойдемте, я покажу вам кое-что еще.
Гомелес покатил кресло дальше по коридору, остановился у одной из дверей, открыл ее и зажег свет в помещении. Данфи и Клементина заглянули внутрь.
Помещение оказалось оснащенной по последнему слову техники операционной с рентгеновской аппаратурой и другим диагностическим оборудованием. Имелся тут также и отсек интенсивной терапии со всеми устройствами, необходимыми для поддержания жизни. Гомелес выключил свет и поежился.
— Я очень хотел, чтобы вы это увидели, — сказал он.
Тем вечером они обедали в геральдическом зале и смотрели по телевизору повторный показ «Зайнфельда» [107] под внимательным взором собак Эмины и Зубейды. Они следовали за Гомелесом постоянно, куда бы он ни направлялся в доме или на улице, бесшумно ступая за ним по пятам. Время от времени он рассеянно протягивал руку, и одна из собак подскакивала к нему и подставляла ему ухо, которое он должен был почесать.
После
107
Американский комедийный телесериал, один из самых популярных в США в 90-е гг.
«ДЕ МОЛЕ НА КОСТРЕ»
(1576?)
— Никогда не слышала о подобной картине, — сказала она. — Что странно, так как я с отличием сдала историю искусств.
Гомелес пожал плечами и налил им обоим по рюмке кальвадоса.
— Потому что она известна только по слухам, — пояснил он. — Ее никто никогда не фотографировал, и она никогда нигде не выставлялась.
— Вы хотите сказать…
— Я хочу сказать, что она всегда находилась здесь.
Мгновение они молчали, затем Данфи заметил:
— В отличие от вас.
Гомелес с недоумением взглянул на Джека.
— Мы были в музее на рю де Могадор, — объяснила Клементина.
Гомелес закрыл глаза и задумчиво кивнул.
— И что случилось? — спросил Данфи.
— Случилось? — переспросил старик.
— Да, с вами. Когда пришли немцы…
Гомелес печально покачал головой.
— Все, что случилось, случилось еще до того, как пришли немцы.
Клементина села рядом с ним в кресло и спросила:
— Что вы имеете в виду?
Гомелес уставился на огонь, горевший в камине, и начал свой рассказ.
— Я был тогда еще совсем ребенком и жил в Париже. И как-то отец взял меня на встречу с группой людей, как мне сказали, весьма влиятельных в мире политики, бизнеса и искусства. На этой встрече мне объяснили, что моя семья «отличается» от всех других семей — и я тоже отличаюсь, — и что у нас есть особые обязанности. Мне также сообщили, что когда-нибудь я узнаю гораздо больше о своем происхождении и обо всем остальном, но в данный момент они собрались там для того, чтобы принести мне присягу, поклявшись в верности моему делу.
Гомелес сделал глоток кальвадоса.
— Моему делу? Вы можете представить мою реакцию. Мне было всего десять лет! — воскликнул старик. — «Какое „дело“ имелось в виду?» — спросил я отца. И он ответил, что дело — это я сам. «Но почему?» — спросил я. «Потому, — ответил он, — что если в их жилах течет обычная кровь, то в твоих течет кровь Спасения. И они сказали, что я принц, который должен стать царем. А если не я, то мой сын. А если не он, значит, его сын». — Гомелес покачал головой. — Можете представить, что я ощутил. Я ведь был ребенком. Конечно, их слова меня почти не удивили. Подобно многим другим детям, я всегда знал — или по крайней мере подозревал, — что в каком-то смысле являюсь необычным, исключительным, волшебным существом. И, по правде говоря, мне казалось вполне естественным и вполне справедливым, что я должен стать центром некой тайной вселенной, темным солнцем, вокруг которого вращается множество верных почитателей. Став старше, я понял, что должен заплатить за свое положение определенную цену, и притом немалую — я лишался права распоряжаться собственной жизнью. Она попросту превращалась в одно сплошное ожидание.