Шипучка для Сухого
Шрифт:
Нет. Не буду.
М. Зайцева.
15. Примерно двадцать лет назад
Не нарушай наш тихий мир,
В нем так легко щебечут птицы…
— Шипучка, у тебя вообще бывают нормальные выходные?
Олег лениво гладит меня по спине, пальцы пробегают, немного нервно и отчетливо обрисовывая каждый позвонок, спускаются к ямочкам над ягодицами, чуть щипают.
— М?
Я лежу, не отвечая. Не хочу разрушать
А мне безумно хорошо сейчас. Тело все еще, кажется, подрагивает от удовольствия.
Никогда не думала, что так может быть.
Конечно, я, как медик, да и как любой нормальный современный человек, понимаю все химические процессы, протекающие в организме во время секса. Да, люди — биороботы, здесь все понятно. И понятно, почему при поцелуе выделяются эндорфины. И понятно, почему тело привыкает и хочет все больше и больше удовольствия.
Но понимать — это одно. А вот испытывать…
Мы с Олегом встречаемся уже месяц.
И за месяц он настолько меня приучил к себе, к сексу, что порой страшно становится. Это как наркоман начинающий, наверно.
У него в голове еще есть мозг, и в этом мозгу есть понимание того, что в бездну летит. И в то же время тот же самый мозг не дает отвыкнуть. Не позволяет остановиться. И осознание того, что ты — в глубокой заднице… И дальше может быть только хуже… Оно бесценно. Ошеломительно. Жутко. И заводяще.
Я понимаю, что он за человек. Тоже не дура совсем уж. Я понимаю, что надо держаться от него подальше. Инстинкт самосохранения все же работает, несмотря ни на что.
И в то же время остановить это все не могу.
Да и он не позволяет.
В то, первое наше утро, когда я проснулась от его голоса, доносящегося из кухни, осмотрела себя, разворошенную, измятую постель… Когда вспомнила, что он делал со мной этой ночью…
Вот тогда надо было заканчивать.
Именно на той эмоции стыда, ужаса. Именно на том ощущении боли в промежности, натертой кожи, потрескавшихся губ. Именно тогда.
И я собиралась. Честно собиралась.
И даже встала.
И даже пошла на звук его голоса.
Да так и замерла, застыла у косяка, глядя на него.
Эта картина до сих пор перед глазами.
Олег стоит спиной, у окна, говорит по телефону. Голос, жесткий, резкий. Слова… Русские. Это все, что я могу сказать.
Он в одних джинсах. Голая спина, с вязью татуировки. Синей, видно, что тюремной, но очень тщательной. Что-то сложное: узоры, розы за колючей проволокой, иконы… Мышцы, не ярко выраженные, сухие, жесткие. Руки крупные, крепкие. Плечи широкие. Короткая стрижка.
Опасный человек. И даже со спины видно это.
Очень. Очень опасный.
Я делаю шаг назад, пытаюсь спрятаться в глубине коридора.
Но он, словно почувствовав что-то,
И я опять замираю. Потому что глаза у него…
Я, наверно, впервые такое вижу.
Жесткие, жестокие. Он сейчас ругался с кем-то, говорил грубо и отрывисто. И в глазах был — лед.
Смерть.
А потом он увидел меня.
И моментально. Вот в ту же секунду…
Тепло. Так тепло. Обволакивает меня, греет, до легкого жжения.
Восхищение, нежность, внимание, легкая тревога…
Мамочка моя!
Разве возможно так смотреть?
Разве возможно? За одну секунду? Мне это кажется, может?
Я машинально стараюсь закрыться от этого. Это слишком, просто слишком для меня. Это как оголенного провода коснуться.
Прикладываю руку к горлу, зачем-то запахиваю ворот простенького халатика.
Зачем?
Он переводит взгляд с лица на мои пальцы у горла. Зрачки расширяются, как у зверя.
Шаг ко мне.
Я ахнуть не успеваю.
Подхватывает. Держит. Смотрит.
Еще шаг.
Кухонный стол уравнивает нас в росте немного.
— Олька… Красивая…
Шепот. Такие простые, такие обычные слова. Отчего же так горячо? Отчего так остро?
Целует. Больно. Но даже не морщусь. Потому что боль — сладкая. Такая, какая должна быть. Такая, какую хочется.
Тихий, низкий стон. Это я? Да? Я так могу?
— Олька…
Рывок за бедра ближе.
Инстинктивно обхватываю ногами. Белья на мне нет, забыла совсем, только халатик успела накинуть.
И когда он это выясняет, то жарко и взволнованно выдыхает.
Дергает молнию на джинсах. Я не смотрю вниз. На него смотрю. Только на него. В глаза, где зрачок словно пульсирует, гипнотизируя меня.
А потом еще рывок.
И боль.
Острая! Кажется, еще сильнее, чем в первый раз! Еще больнее!
А я даже закричать не могу! Потому что оторваться от него не получается. И то, что мне больно, только слезы, из глаз брызнувшие, выдают.
И Олег притормаживает. Целует. Щеки мои гладит, шепчет тихо:
— Не бойся, не бойся, Ольк… Все хорошо, все хорошо будет…
И опять целует. В разбитые губы. И это тоже больно. Но, когда он делает первый толчок, отчего-то я льну крепче к его сухой жесткой груди. Словно защиты ищу. От него самого.
И затем только выдыхаю в такт движениям во мне. Держусь за плечи, обхватываю ногами. Он ускоряется, все больше теряет терпение.
Наконец, просто укладывает меня спиной на стол и за бедра двигает на себя. А я стола только лопатками и головой касаюсь, все остальное — на весу. Талия изгибается, как пластилиновая, руки цепляют край стола. Стол скрипит. Но держится. Он тоже старожил, как и все в моей квартире, довоенный еще. Помнит моих бабушку, дедушку, папу и маму. Но, наверняка, такого никогда не видел.