Широки Поля Елисейские
Шрифт:
Ещё он мельком намекнул, что это снова рутенская технология, типа усовершенствованного торфяного туалета.
И вот мы шествовали по неправдоподобно чистым улицам, избавленным от извечного бича цивилизации, мимо на диво ухоженных садов, которые буквально вываливались из-за ограды. В них без конца что-то пололи, подрезали, окучивали и собирали урожай. Мне самому захотелось повозиться в одном из таких: публичное назначение места безошибочно угадывалось по тому, что здесь царила относительная пустыня. Солидных строений не было, одни хлипкие хибарки для инвентаря из решётчатых щитов, землю покрывал слой прошлогодних листьев и падалицы, неуставной хмель завивался вокруг высоких арок, злокозненно пытаясь перебраться на культурные стволы. Словом, именно о таких местах, где можно сразу
– Новая садоводческая мода, - пояснил Замиль.
– Вот как у вас бывают регулярные французские парки, где всё стригут разводами и узорами и лишнее выкорчёвывают, и английские, с руинами. Все ждут: вот уродится обильный плод, настанет время сбора, тогда и будем заодно приводить всё в порядок. А пока не стоит тревожить человека, что находится при деле.
Держу пари на что угодно: это он сад назвал "человеком".
Библиотека, в таком случае, была целым людским поселением. Град Книги, как мне её представили. Она рассыпалась на небольшие корпуса в соответствии то ли веку, то ли виду и, соответственно, способу сбережения. Я увидел здесь специальное пристанище для тиснёных кожаных свитков и скрученных в трубку пергаментов, для огромных фолиантов, которые, как в старину, держали на цепи, хотя, похоже, никто не покушался их украсть, да и они сами не помышляли о бегстве - так им было здесь хорошо. Было здесь укромное место для первопечатных листов из тяжёлой бомбицины, тряпичной бумаги, с вытисненными на них гравюрами и изречениями. Резные доски изысканной работы размещались тут же. Дерево вековой давности было таким твёрдым, что смогло бы выдержать по меньшей мере ещё сотню оттисков, разве что сама бумага не стерпела бы втиснутых откровений: ибо так, с иллюстрациями в три цвета, издавались медицинские трактаты, анатомические атласы, детальные инструкции новобрачным - и бунтовские прокламации с карикатурами...
Мимо приземистых казарм воинской школы, которые оцепляли мечеть несколько странного вида, мой друг протащил меня рысью. Может быть, из-за названия - их рубаки и едоки энергетической травы, если вдуматься - типичные наши ассасины со всем богатым букетом ассоциаций, хотя без сплетен. Но скорее всего, памятуя, как сам проходил там выучку внешнего круга. Оказывается, через школу проходят все крепкие юнцы - без этого их неохотно сватают и берут в мужья. Кроме виртуозного владения оружием и наукой рукопашного боя, что, в общем, сильно радует всех застоявшихся в конюшне лоботрясов, им щедрой рукой отсыпают философских знаний, что для незрелых мозгов почти нестерпимо.
– Мы знаем, - пояснил Замиль, - что одно немыслимо без другого, всё равно как тело без души. Но одно дело упражняться до седьмого пота, это весело. А другое - сушить мозги науками. Хафизат много смеялась - ей-то в своё время и то, и это давалось легко.
– А что за мечеть такая нарядная?
– Не мечеть - часовня. Тут рядом квартал, где живут йошиминэ, поклонники пророка Иешуа. Да, ты не запомнил с первого раза? Рутенцы зовут их христианами. А сама часовня поставлена в честь франзонской девушки-воина, Иоанны, или святой Юханны Тёмной. Она была мастером оружия в своём городе Вробург, вместе с воинами из скондского ополчения снимала с него неприятельскую осаду, а когда погибла - в столицу привезли её сердце, сюда же - части доспеха.
– Кто она была? Мусульманка или христианка?
– спросил я, слегка запутавшись. Как помнится, в виде на жительство моего папашу поименовали в точности так же, но ведь он был мужиком.
– В других землях Вертдома муслиминэ не очень много - что им там делать? Разве торговать, - отозвался Замиль.
– У Вробурга один христианский владетель шёл против другого, спор шёл о наследовании престола законным сыном, который не был признан отцом и его родичами, и самими родичами. Мы поддержали сына по дружбе: в детстве он укрывался и воспитывался скондцами, и друг его старшего друга Торригаль как раз и созвал наше войско.
Торригаль? Что-то мелькнуло у меня в голове, связанное с этим именем или вообще с последними словами. Но тут же улепетнуло вглубь. Потому что мы двинулись вереницей складов и постоялых
– Мне не советовали называться купцом, - пробормотал я, унюхивая особо сильную струю запаха, мясного или рыбного, а, возможно, и кое-каких фрутти ди маре - тех плодов моря, что произрастают в толстых раковинах.
– И верно советовали, - подхватил Замиль.
– Чести в том немного, даже крестьянин почтенней, о ремесленнике не говорю. Они производят, купец только развозит. И если он по необходимости воин и странник, так мы все воины и все - странники на этой земле.
– Эх, даже жалко, - вздохнул я.
Ибо при виде очередного красивого места или ухоженного здания мне сразу припадала охота потрудиться на ниве. Такие они излучали флюиды.
В точности то же касалось и женщин: тёмные вуали, укутывавшие их на улице с головы до ног, за исключением глаз и переносицы, не позволяли определить возраст, старухи и женщины в летах наподобие моей домашней хозяйки отличались от юных разве что меньшей гибкостью и грацией. Но яркий рисунок губ, сверкание глаз и блеск золотого шитья на подоле и рукавах то и дело пробивались наружу, пленяя куда больше полной определённости.
И удивительно ли было, что о цели, которая меня привела в эти места, я, очарованный странник, позабыл напрочь?
5
После двух недель блаженного дуракаваляния я сообразил, что одно из моих прозвищ - "китабчи", книжник. И хотя те развалы учебников, которые я стерёг, будучи по совместительству студентом-вечерником, мало напоминали альдин и эльзевиров, душой я прикипел к этому делу как следует.
Вышло всё как бы само собой. Собственно, я и не помышлял о том, покуситься на здешние раритеты и заковыристое письмо в лучших восточных традициях. Но в Граде Книги был небольшой рутенский отдел, состоящий по преимуществу из даров, вольных или невольных: издания были в основном русские, постинтернетного периода (постынтернетного - по правилу, с переходом "и" в "ы", хотя не звучит ни так, ни этак). Похоже, их владельцы брали томик-другой почитать в дороге (какой - совсем непонятно, если то была нуль-транспортировка), захватывали на экскурсию по стране, а потом бросали за ненадобностью. Хотя попадались и роскошные подарочные тома с постмодернистами и классиками - не одни только переводные детективы и дамские романы. Господство русского языка во всём Вертдоме и книжном отделе в частности объяснялось тем, что он был повсеместным жаргоном, на котором кое-как изъяснялись все. Вообще-то я уже о том говорил, а Замиль, комментируя, приплёл волапюк, эсперанто и жестовый язык североамериканских индейцев. Такая эрудиция повергла меня в шок.
И стал я захаживать в здешнюю библиотеку, одевшись попроще: книжная пыль - одна из самых въедливых. Там царила на первый взгляд полнейшая анархия, типа бери с полки что хочешь, только домой без расписки не уноси. Хочешь - переписывай, хочешь - читай при масляном светильнике, хочешь - ешь и запивай своим кофе или гранатовым соком, но испортишь - будет на твоей совести. Вроде как в джаханнам, мусульманский ад, попадёшь. Хотя насчёт последнего не один я тут сомневался.
Нет, книги были вполне себе чистые, словно сами себя охраняли. Много позже я понял, что оберегал себя весь этот мирок. Не примитивно, в смысле - ты выругался, а оттого град на посевы выпал. Нет, куда затейливей...
Так вот, сижу я под сводами в тенёчке и листаю громоздкие "Хроники Амбера", поставленные на пюпитр. В прошлой жизни, видимо, не проникся. Иллюстрации там оказались потрясающие: цветные, объёмные плюс в стиле Маурица Эшера. Листать можно было только палочкой, вроде компьютерного стилуса. В бытности меня студенткой нас приучали к такому с помощью исторических анекдотов - рассказывали, как Карл Девятый Французский траванулся мышьяком, когда перелистывал книгу об охоте, обслюнявливая пальцы. Или о редких летописях чумных времён, бациллы которых пережили своих хозяев и своё время.