Шиза
Шрифт:
– Митси?
– еще раз безнадежно позвал он, втайне надеясь, что брат вот-вот отзовется, что он поругался с друзьями, поэтому приехал посреди ночи домой. Доехал, хоть и пьяный вдрызг и укуренный в хлам, но доехал. По-другому и быть не могло. Это же Митси. Неуязвимый, непобедимый Митси.
Но никто не отозвался, и Джером попытался подняться с кровати. Попытался - потому что его ноги внезапно подкосились, и он рухнул на пол.
Ошалело уставился прямо перед собой, едва не скуля от боли в ушибленных коленях и ладонях.
– Что за черт?
–
С трудом он добрел до комнаты брата, с немой, отчаянной надеждой, что Митси все-таки дома. Толкнул дверь. В нос ударил отвратительный запах одеколона Митси - слишком резкий, слишком тяжелый - и чихнул. Щелкнул выключателем.
Комната пустовала. Нет, конечно, не пустовала, вдоль стены стоит длинный диван, заваленный ворохом одежды - так Митси собирался на вечеринку, как обычно. Митси никогда не отличал ни порядок в комнате, ни порядок в голове.
Письменный стол. Листы бумаги, исписанные мелким, почти бисерным почерком - Митси писал тексты. Совсем недавно, всего месяца три назад, он пошел на курсы игры на гитаре, но уже делал значительные успехи. Мать даже выпросила на работе премию и купила ему гитару. Дешевую, тяжелую и потемневшую от времени, но Митси все равно был счастлив. Митси умел быть счастливым, в отличие от своего близнеца. Умел наслаждаться жизнью. Митси, вечно окруженный толпами друзей, которые, казалось, ловили каждое его слово и заглядывая ему в рот.
Едва научившись играть, Митси мигом решил, что будет знаменитым музыкантом и засел за написание текстов. Получалось неплохо, даже присутствовала рифма и ритм, но особой смысловой нагрузки они не несли. Джером, смеясь над очередными шедеврами своего брата, боялся признаться даже самому себе, что ему нравится, черт побери, очень нравятся его тексты.
На столе, задвинутая на самый вверх, стояла фотография - совсем еще маленький Митси с отцом. Отец высокий, смешливый, в шляпе с широкими полями и черном
пальто, обнимал старшего сына за плечи и улыбался в объектив.
Джером даже сейчас вздрогнул, глядя в глаза собственному отцу.
Рамон Берриольо, итальянец по происхождению и крови ,покинул семью, когда близнецам исполнилось по девять лет. Не ушел - его выгнала Мелинда, их мать, когда правда о синяках младшего из близнецов открылась ей. Возможно, слишком поздно для того, чтобы спасти поломанную психику сына - да, заботливый и нежный Рамон, который до потери сознания обожал жену и старшего сына, лютой ненавистью ненавидел своего второго ребенка.
Первый раз он поднял на Джерома руку, когда тот едва успел отметить пятилетие. За какую-то мелкую шалость, вроде выплеснутой на брюки отца воды. Джером до сих пор помнил, как глаза отца из светло-карих, теплых, превратились в черные и как сильные пальцы сжали его запястье. Они находились на заднем дворе дома, Митси спал после обеда в дальней спальне, Мелинда уехала в город за выпечкой и фруктами, и их никто не мог услышать.
Рамон размахнулся и влепил сыну затрещину, такую, что у Джерома пошла кровь сразу из двух ноздрей. Он не заплакал. Он уставился на отца, неуверенно улыбаясь, все еще надеясь ,что это такая игра - хоть и болезненная, но возможно ужасно интересная. И он осторожно стер кровь с лица, и сделал шаг к отцу. Рамон схватил его за воротник футболки и резко дернул на себя.
– Щенок.
– выплюнул он с такой злостью, что даже в таком возрасте Джерому стало ясно, что это уже не игра, не
веселая, придуманная папой, забава. И тогда он заплакал, зарыдал, горько и громко - так ,что разбудил Митси, который сбежал к ним со второго этажа, и в ужасе замер, глядя на кровь на руках и лице брата. Лицо его сморщилось, он и сам хотел заплакать, но Рамон подошел к нему, бережно обнял и прошептал.
– Тише, Митси, тише. Папочка просто воспитывает твоего братика. Если его не воспитывать, в одиннадцать лет он начнет курить, в двенадцать пить, а в тринадцать умрет от передозировки наркотиков. Ты хочешь ,чтобы твой брат умер, Митси?
Митси в ужасе затряс головой, глядя на рыдающего близнеца во все глаза.
– Тогда ты не должен говорить нашей мамочке об этом слышишь?
– заговорщицким шепотом произнес отец, поднимая Митси на руки и прижимая к себе.
– Никогда. Это будет нашей тайной.
Это оставалось их тайной на протяжении четырех лет. Митси и Рамон безбожно врали матери, говоря, что Джером упал с лестницы и поэтому все его ребра в синяках, врали, что Джером бежал по двору и - надо же такому случится, Бог ты мой - наткнулся прямо на брошенные грабли, которые в кровь разбили его нос и губы. На протяжении четырех лет Джером падал в яму, вырытую для отходов у забора, срывался с мостика на берегу реки, натыкался на дверь. Мелинда, до смерти замученная на двух работах, безоглядно верила и сыну и отцу, не замечая кричащей мольбы в глазах Джерома.
Правда открылась, когда Рамон, чуть выпивший и веселый, не рассчитал силу и так отшвырнул Джерома, что тот не устоял на ногах, и свалился с лестницы на самом деле, сломав руку и два ребра. От боли он потерял
сознание, и Митси, рыдающий на коленях возле брата, кричал отцу, что теперь он все расскажет, точно расскажет матери.
Ребра зажили, и рука срослась, а Рамон на следующий же день собрал свои вещи и ушел, оставляя после себя машину и дикий страх в душе младшего из близнецов.
Митси долго плакал после ухода отца, и Джером до слез жалел своего близнеца, втайне радуясь так, что едва не прыгал от этой радости. Если бы мог - прыгал бы. Если бы так не болело все тело.
"Просто сон, " - убеждал он себя, спускаясь по лестнице на кухню за водой, чтобы смочить пересохшее горло.
– Просто что-то приснилось, и я..."
Он мельком бросил взгляд к матери в спальню, когда проходил мимо, и сам не понял, что его заставило остановиться.
– Мам?
– осторожно позвал он. Тишина. Он толкнул дверь ,зашел.
– Мам? Ты не спишь?