Схизматрица (сборник)

Стерлинг Брюс

– Если вы имеете в виду – были ли вы Бессмертными Художниками, оставляющими вечные следы на бетонных стенах Времени – нет. Вы не ходили по Земле, как Боги, вы были просто людьми. Но лучше настоящая жизнь, чем никакой. – Ребенок вздрагивает. – Вы не были особо счастливы вместе но вы устраивали друг друга и если бы вы жили с другими – было бы четверо несчастливых. Ваше утешение в том, что вы помогли друг другу.

– И все? – произносит Дори.

– И все. Этого достаточно. Просто укрыть друг друга, помочь друг другу. Все остальное – мишура. Когда-нибудь, что бы вы не делали, вы исчезнете навсегда. Искусство не может сделать вас бессмертными.

Искусство не может Изменить Мир. Искусство даже не может залечить душевные раны. Все, что оно может – немного облегчить боль и сделать вас более чувствительными. И этого достаточно. Материальное значение искусства доступно только холодному межзвездному Космическому Принципу, как ваш покорный слуга. Но если вы попытаетесь жить по моим стандартам – это только быстрее убьет вас. По своим стандартам неплохо справились.

– Что ж, хорошо, – произносит Дори.

После этого мистического события ее жизнь спокойно шла, день за днем.

Дори бросила компьютерную графику – слишком сложно гнаться за новинками, оставим это голодным студентам. Некоторое время она просто тихо жила, затем взяла акварель. Она изображала Стареющую Сумасшедшую Художницу и была достопримечательностью в местных художественных кругах. Она не была Джорджией О'Киф – но она работала и жила и тронула некоторых людей.

По крайней мере она тронула бы их, если бы она была. Но, конечно, ее не было. Дори Седа никогда не встретила Лестера Бэнгса. Два проявления простой человеческой заботы в нужные моменты спасли бы их – но когда эти моменты происходили у них никого не было. Даже друг друга. И они ушли в черноту, пробив яркую поверхность нашего мира голых фактов.

Эта бумажная мечта должна закрыть дыры, которые они оставили.

Джим и Айрин

Джим извлекает дневник из кармана куртки, садится, скрестив ноги, дневник – на сморщенной коже ковбойского ботинка. Наклоняется, пишет:

«3 февраля. Сижу в загаженной прачечной в Лос-Аламосе, Нью-Мексико.

Лечение виски определенно не дает результата. Возможно, нужно купить виски получше, импортное?»

Прочищает нос влажным «клинексом».

– Мистер, – произносит женский голос.

Джим вздрагивает, смотрит вверх из-под козырька бейсбольной кепки.

Худая женщина, далеко за тридцать, когда-то коричневые седеющие волосы, короткая стрижка обрамляет тонкое, обветренное, много повидавшее лицо. На ней мальчиковая куртка, вытертые джинсы, кроссовки поверх теплых фланелевых носков.

Глаза острые и злые, два осколка холодного голубого стекла. От них трудно отвести взгляд.

Джим убирает «клинекс», закладывает карандаш за ухо:

– Мэм, чем могу быть полезен?

Она показывает на разменный автомат:

– Мистер, машину разбили. Если есть, мне нужны монеты.

– Конечно. – Джим встает, пытается изобразить дружескую улыбку. Женщина отступает чуть назад, руки в карманах куртки сжимаются в кулаки. Немного испугана. Кто знает, чего нынче можно ожидать от незнакомца.

Они одни в прачечной. Еще есть стайка подростков, загипнотизированных «Пэкменом» в углу – но их можно не считать. Дети там слишком долго и стали невидимы. К тому же они мексиканцы. Или индейцы. Или что-то в этом роде.

Джим роется в куртке и вытаскивает кожаный мешочек. Внутри – десять долларов четвертаками:

– Я именно тот, кто Вам нужен, мэм.

Женщина

долго ищет в большой сумке. Джим понимает, что она иностранка.

У нее сильный, неприятный акцент – но в первую очередь ее выдает то, как она обращается с американскими деньгами. Она аккуратно распрямляет три долларовые бумажки. Как будто это портреты человека в парике.

Джим дает ей двенадцать четвертаков и смотрит, как она старательно и грустно пересчитывает их. «Хорошие кроссовки», – говорит он, чтобы что-нибудь сказать. Она бросает на него взгляд, как на буйного сумасшедшего, затем смотрит вниз – не на свои кроссовки, а на его ковбойские ботинки, как будто он предлагает ей купить их. Похоже, они ей не нравятся. Она кивает, уходит за ряд молчащих машин горчичного цвета. Перекладывает капающую одежду в сушилку.

Джим снова садится, поднимает дневник. У него сложные чувства к дневнику – он думал, что тот поможет ему, позволит что-то сохранить, чтобы потом восстановить и найти свое место. Но все это как-то высохло в бесконечной череде шоссе, остановок, гамбургеров и мотелей. Ему нечего себе сказать.

Джим приподнимает очки в золотой оправе и сильно нажимает на болящую переносицу. Забитые пазухи поскрипывают внутри, как ржавый гвоздь, выдираемый из старой балки.

В углу желтый «Пэкмен» издает очень похожий звук, протестующее взвизгивание – синие копы наконец поймали его. Джим хорошо знает этот звук. Джим был превосходным игроком, он вложил тысячи четвертаков в автоматы во всевозможных забегаловках. Фокус в том, чтобы определить маршруты копов и не быть слишком жадным, собирать только те точки, которые нужны для того, чтобы перейти на следующий уровень.

Две его стиральные машины закончили полоскание. Он перебрасывает светлое и темное в пару сушилок, рядом с машинами женщины. Похоже, у нее не слишком много одежды. Он замечает, что она сидит в углу, читает оставленную кем-то газету.

Новость дня – телевизор какого-то калифорнийца, показывающий загадочные образы. Большая нечеткая фотография – что-то, похожее на ангела или призрака. Или надутый мешок для мусора. Женщина изучает статью, не замечая Джима. Ее губы шевелятся в борьбе с английским языком.

Джим отправляется обратно в пластиковое кресло, чувствует себя больным и слабым, стены прачечной как будто падают на него. Надо осесть где-то, говорит он себе. Купить ингалятор, и вдыхать горячий пар, и смотреть видео в тихом спокойном мотеле. Может быть, попринимать женьшень, или витамин C, или еще что-нибудь, пока не выздоровеет.

Но у него нет денег на неделю в мотеле. Сначала придется сделать несколько остановок – он сильно потратился, покупая бесполезные игрушки себе на Рождество. Сейчас они ему ничем не могут помочь – ни электромассажер ступней, ни цифровой генератор белого шума, ни штопор с газоанализатором.

Так что придется делать остановки – или воспользоваться кредиткой – но у него появилось к ней параноидальное чувство.

«У меня появилось параноидальное чувство к кредитке – пишет он в дневнике, грызет карандаш, думает. – Каждый раз, когда используешь этот пластик... это не настоящие деньги. Как будто ты покупаешь вещи по удостоверению личности. Поэтому часто просят удостоверение личности, когда расплачиваешься кредиткой. Сегодня удостоверение личности – это все. Раньше деньги были золотом или серебром, или еще чем-то осязаемым. Пластиковые деньги – это просто способ сказать людям, кто ты есть, как тебя найти. Где ты. Как тебя достать».