Шизофрения
Шрифт:
Александра полулежала в шезлонге на крыше дома Гуды и смотрела в ночное небо, переливающееся россыпью подрагивающих от ночной прохлады звезд. Нашла три звезды Пояса Ориона, которые еще в прошлый приезд показал ей Онуфриенко, мысленно провела прямую линию наискосок и обнаружила Сириус — таинственный и яркий. В голову лезли не научные мысли о том, что если, и правда, души людей, как говорит Онуфриенко, уходят туда, то — сколько их сейчас смотрит на нее? А она — на них. Они — с космической высоты вечности, а она — с крыши одного из многих домов крохотной планеты, миллионы лет неутомимо вращающейся в пространстве и повторяющей свои циклы в запущенном когда-то кем-то небесном механизме. Наверное, души смотрят снисходительно. Она же, как и многие, глядящие в бесконечное звездное небо, — вопросительно и немного растерянно, забыв о высокомерном умении пользоваться пультом от телевизора, кофеваркой, стиральной машиной и банковской карточкой. И сколько глаз до нее так же вглядывались в ночное небо… И сколько еще будут вот так смотреть, задавая те же вопросы…
Напротив нее черными громадами на бархате темно-синего неба возвышались уставшие от туристической суеты пирамиды, уже укутанные пеленой сна. Александра вспомнила найденный в Интернете снимок, сделанный со спутника, на котором пирамиды выглядели четырехгранными куличиками, расположенными по прихоти древних архитекторов так же, как звезды в поясе Ориона. Зачем пирамиды построены? Нет ответа…
Люди, чтобы не забыть что-нибудь важное, завязывают на память узелочки. Стоит посмотреть на них, и, непременно вспомнишь, то, что никак нельзя забыть. Но вспомнить может только тот, кто завязал — остальным остается только гадать. Может, и наши предки поставили эти метки — словно узелки завязали? Чтобы потом, вернувшись, споткнуться о них взглядом и — что-то вспомнить? То, что нельзя было забыть… Но как узнать, что? Нет ответа…
Глава слипались, но она смотрела и смотрела в звездное небо до рези, до боли, надеясь через эту боль вспомнить что-то важное, без чего, кажется, дальше невозможно будет существовать в обыденной суете и рутине жизни нынешней…
Потом все же поднялась и отправилась в комнату укладываться спать.
Уже засыпая, вспомнила, что Онуфриенко после ужина, попыхивая ароматным дымом кальяна, вдруг, ни к кому не обращаясь, проговорил задумчиво: «Дым от кальяна щекочет третий глаз…» А потом добавил, будто разговаривая сам с собой: «Египет — жемчужина в навозе цивилизации. Подними. Отмой. Поднеси к глазам. И — сумей не ослепнуть…»
Она же посмотрела на Сашечку грустно и сочувственно, представляя то разочарование, которое ему предстоит испытать завтра…
…Во сне она летала. Как в детстве. Яростно и жадно. Словно старалась «налетать» то, что не успела. К ней тянулись чьи-то руки, пытаясь схватить, остановить, помешать, но это было не-воз-мож-но. Как невозможно схватить и удержать мысль. Она летала над плато Гиза — над пирамидами и Сфинксом и смеялась от счастья. От ощущения бесконечного счастья, которое и подняло ее вверх…
— Кто ты? — допытывалась она у древнего Сфинкса.
— Мое имя — Хорматис. Неужели не узнаешь? — отвечал каменный исполин с загадочной полуулыбкой… Как у Моны Лизы…
— Подъе-е-ем! Подъе-е-ем! Труба зовет! — голос Онуфриенко ворвался в ее сон, напомнив о том, что кроме будильников в мире существуют неугомонные люди, которые с кайфом встают с восходом солнца только ради того, чтобы мешать спать всем остальным.
«Ну, так я сама этого хотела. Участвовать в эксперименте, — Александра села на кровати, потерла глаза и спустила ноги на коврик. — Хотя, если подумать, что мешает оживлять Осириса попозже?»
— Подъе-е-е-м! Нас ждут великие дела! Лучи утреннего Хепри уж осветили верхушки пирамид! — продекламировал неугомонный Сашечка, выбивая мелкую барабанную дробь костяшками пальцев по стеклу в окне. — И разбудили души «несущих в себе божественность»! — не унимался он.
«Это он про фараонов», — поняла Александра.
— Все-все, я тоже уже проснулась, — она подошла к окну и отдернула штору. Выглядывать не стала, решив не пугать Сашечку доброй утренней улыбкой.
— Выходи поскорее! — воскликнул он отвратительно бодрым голосом. — Надо успеть все закончить до восьми утра, пока не открыли плато для туристов.
— Ладно, сейчас иду, — пробурчала она.
Про завтрак, понятно, спрашивать даже не стала.
— Я тебя здесь подожду, на крыше, — снова услышала голос Онуфриенко. Видно, тот все же беспокоился — проснулась ли она окончательно. — В кресле тихо посижу и на Сфинкса погляжу, — весело срифмовал он.
Александра направилась в душевую…
Когда, минут через десять она распахнула дверь, то просто обмерла, потому что к ней, поднявшись с пластикового кресла, с лучезарной улыбкой шел человек-праздник, человек-карнавал, человек-этнический фестиваль — любое определение было бы недостаточным. Онуфриенко без очков, в атласной китайской шапочке с черной кисточкой, ярко-красном свитере с вывязанным на нем профилем Осириса, в синих джинсах и белых кроссовках смотрелся бесподобно.
— Ну, что, проснулась? — расплылся он в улыбке, явно довольный произведенным впечатлением.
— Теперь уже точно — да, — мрачно сказала Александра, не в силах оторвать взгляд от нарядного Сашечки, который без привычных очков, делавших его глаза похожими на рыбок в аквариуме, выглядел трогательным и беззащитным. — А-а-а, — она замялась, — ничего, что я вот так, — указала на себя, — ну, в смысле, не по-праздничному?
— Ничего, — успокоительно сказал он. — Одежда должна быть просто удобной и отражать состояние души и настроение, поэтому плевать, как ее оценят другие. — Ну, давай, скоренько! — он направился к лестнице, ведущей с крыши во внутрь дома.
В зале этажом ниже в креслах уже сидели Марина в белом одеянии с платком на голове, Пал Палыч в чем-то камуфляжном и Норка — развязная девица, присоединившаяся к их группе в самый последний момент, в чем-то зря обтягивающем. При виде Онуфриенко и Александры все заулыбались, даже по лицу серьезной Марины скользнула тень улыбки.
— Получилось! — довольно констатировал Пал Палыч.
— Что получилось? — подозрительно посмотрела на него Александра.
— Как что? Утренний шок, — пояснил он. — Александр Васильевич сказал: «Чтобы проснуться — ей нужен шок. Иначе — никак». Поэтому так и оделся… Нарядно, — хмыкнул он. — Присаживайтесь, что ли, — указал рукой на свободное кресло рядом.
Александра опустилась на место и положила ладошки на колени, что должно было означать смирение и покорность.
Онуфриенко устроился на диване напротив, оглядел всех торжествующим взглядом, снял шапочку, пригладил виртуальные волосы на голове, надел очки и заговорил:
— Итак, друзья мои, сегодня — великий день! — торжественно начал он. — День весеннего равноденствия и, следовательно, день начала победы света над тьмой, лучезарного Ра над змеем Апопом. Вы все знаете, для чего мы собрались, — сделал паузу, давая возможность оценить важность предстоящего события. — Зачатый сегодня — родится в день зимнего солнцестояния, — сказал без тени сомнения в голосе. — В Рождество, — пояснил на всякий случай, взглянув на Норку, которая слушала с приоткрытым ртом. — Я, значится, не буду повторяться, — он поправил очки, — поэтому сейчас мы просто должны посидеть вот так, молча, рядом, чтобы почувствовать все свои чакры и осознать важность коллективного творчества. Все наши энергии должны слиться в одну — мощную и светлую. Итак, закроем глаза и начнем…