Школа адвокатуры
Шрифт:
Приведенный пример подтверждает также одно правило, высказанное судьей лордом Брамвелем, но до сих пор еще не воспринятое в надлежащей мере ни судьями, ни адвокатурой, а именно: что оговор, сделанный одним подсудимым против другого, хотя бы и в его присутствии, не есть улика; равным образом то, что сказано одним подсудимым полицейскому чиновнику или другому лицу и затем передано, хотя бы самым точным образом, другому подсудимому, также не есть улика против последнего. Если бы это было так, один вор мог бы посадить в тюрьму полсотни честных людей. Если его слова не составляют улики, когда сказаны в отсутствие подсудимого, как могут они обратиться в улику,
Пример этот, кроме того, служит подтверждением и сказанного выше о вопросах, клонящихся к выяснению оснований показаний и к толкованию фактов. Если бы агент был подвергнут так называемому строгому перекрестному допросу, некоторые из его ответов оказались бы, по всем вероятиям, очень неблагоприятными для подсудимого и оправдание сделалось бы в высшей степени трудным, если не невозможным. Обычный вопрос (при разноречии в показаниях на суде и при полицейском расследовании): «Отчего вы раньше не показывали этого?» — всегда вызывает невыгодный, а иногда и прямо роковой ответ.
Заметим также, что некоторые вопросы допускают два противоположных, одинаково правдивых или одинаково лживых ответа, смотря по тону спрашивающего или по ударению на отдельном слове. Недостаточно поэтому взвесить выражения, в которых может быть предложен вопрос; необходимо еще, чтобы тон и ударение спрашивающего были рассчитаны так, чтобы вызвать в точности именно тот ответ, который вам нужен.
Мне приходилось наблюдать, как присяжные на обращенный к ним вопрос адвоката громко и с иронией говорили: «Мы вам скоро скажем, что об этом думаем». Однако под влиянием нескольких новых соображений их отношение к уликам изменялось, и они выносили оправдательный вердикт вместо несомненно сложившегося уже утвердительного ответа о виновности.
При некоторой опытности адвокат научится понимать настроение присяжных, если не всех, то некоторых, и будет угадывать не только то, считают ли они его доводы остроумными и правдоподобными,— этого мало, но также и то, совпадают ли они с направлением их собственных мыслей или указывают им такое решение дела, с которым они могут согласиться.
4. РЕШИТЕЛЬНЫЙ ВОПРОС В ДЕЛЕ О ПРЕДУМЫШЛЕННОМ УБИЙСТВЕ
Несколько лет тому назад один молодой адвокат выступал обвинителем по делу о предумышленном убийстве, и нет сомнения, что Королевское человеколюбивое общество имело полное основание наградить его медалью за спасение погибающих. Не знаю, принято ли обществом поощрять спасение от виселицы, как и от воды.
Подсудимый совершил необыкновенно жестокое убийство (помнится, он убил жену), и главной уликой против него было «предсмертное заявление» его жертвы. Так как это заявление было сделано ею в отсутствие подсудимого, то оно могло быть оглашено на суде только по удостоверении того, что было сделано «с полным сознанием приближения смерти».
В подтверждение обстоятельства, необходимого для оглашения этого заявления, был вызван врач. Его показание должно было неизбежно отправить подсудимого на виселицу. Человеколюбивый обвинитель спросил:
Она боялась смерти?
Нет,— сказал врач.
Юный
Врач был совершенно спокоен, как и подобает быть врачу за свидетельской решеткой; он знал очень хорошо, что от него требовалось. Но он ждал соответствующего вопроса.
Однако остроумный молодой обвинитель повторил свой первый вопрос:
Боялась она смерти или нет? Ответ:
О нет; нимало. Судья:
Заявление покойной не может быть оглашено; садитесь, свидетель. А вы, г-да присяжные заседатели, не мо жете признать предумышленного убийства; остается убийство неумышленное.
Так и пришлось ответить присяжным. Вот назидательный урок для начинающих: спрашивать о чем следует, а не о посторонних вещах; хороший урок для всех присутствовавших молодых адвокатов (а равно и для тех, которым придется прочесть эти строки) — уметь воздержаться от перекрестного допроса. Один вопрос со стороны защитника — и подсудимый попал бы на виселицу. Это было вполне справедливо (я не склонен к чрезмерному человеколюбию), но это не входило в обязанности адвоката, защищавшего этого негодяя.
Это случилось на первых порах моей адвокатской деятельности, но я как теперь вижу эту сцену. Беспомощный взгляд обвинителя; тонкая улыбка судьи, видимо, ожидавшего, что за первым вопросом последует тот, который был необходим для обвинения; быстрый, проницательный взгляд свидетеля; он стоял перед судом, облокотившись на решетку с небрежно сложенными руками, и на его лице было то выражение, с которым смотрит на вас собеседник, задавший загадку, когда ваш ответ и очень близок, и вместе с тем бесконечно далек от разгадки,— все это стоит передо мной как живое. Помню, с каким напряженным нетерпением я ждал, будет ли предложен нужный вопрос. Я был огорчен, что этого не случилось, ибо, по моему убеждению, если когда-либо подсудимый заслуживал всех последствий предсмертного заявления, это был тот зверь, который тогда избег петли благодаря ошибке неумелого адвоката.
Вот живой красный омар. Врач, вне всякого сомнения, говорил и правду, и неправду. По прямому смыслу слов, это была правда, по существу вопроса — неправда: ибо женщина несомненно сознавала свой близкий конец. Но это был случай, когда жизнь или смерть зависят от одного слова, и я думаю, что врач был прав, отвечая по буквальному смыслу слов.
Боялась ли она смерти, знала ли, что умирает, сознавала ли, что приближается смерть, все эти вопросы могли выражать одну и ту же мысль. Вне суда, они может быть, одинаково достигали бы цели, но на суде слова — те же оковы: они замыкают дела и мысли людские в твердые границы. Как было бы хорошо, если бы человеческая речь всегда точно передавала человеческую мысль! Половина всех наших споров, особенно споров судебных, происходит от свойственной нашим словам способности расширять свой смысл до того, что одно и то же выражение обнимает собой вещи, прямо противоположные.
5. ДЕЛО О КРАЖЕ ЛОШАДИ
Это дело разбиралось на выездной сессии; защита, как увидит читатель, в значительной степени была основана на юмористическом освещении фактов. Подсудимый обвинялся в краже лошади. Он был задержан полицейским в ту минуту, когда верхом на чужой лошади въезжал в провинциальный городок, где происходила ярмарка. Это было в расстоянии трех или четырех миль от того места, где паслась лошадь. На суде было установлено, что в изгороди, окружавшей выгон, был пролом, выходивший на большую дорогу. Лошадь шла крупной рысью, когда полицейский остановил ее.