Школа добродетели
Шрифт:
Мидж прекратила скулить и вздохнула — глубоко, удрученно и даже раздраженно. Она порылась в сумочке, вытащила оттуда платок. Копна ее волос упала вперед, обнажив белую шею.
— Гарри, — пробормотала она, — пойдем в спальню.
Мидж использовала этот эвфемизм, если хотела заняться любовью, и никогда не выражалась прямо.
— Ты пытаешься отвлечь меня, — сказал Гарри, но внезапно почувствовал, что очень устал и что его переполняет желание.
Зачем они тратят силы на споры? Боже милостивый, ну почему они сами делают себя несчастными?
— Гарри, не мучай меня.
— Ну ладно. Но мы скоро исправим это, и все будет хорошо. Дорогая, любимая, любовь моя, единственная, не плачь! Я никому не дам тебя в обиду до конца света, ты это знаешь. Я тебя люблю.
— Господи… я так устала…
— И я тоже. Идем. Хватит ругаться. Подними голову. Будь умницей. И бога ради, не подходи больше к Стюарту. Ну, я вижу, ты и сама не собираешься это делать.
Он открыл дверь спальни. Почти всю комнату занимала просторная двуспальная кровать под хлопковым покрывалом
Мидж подняла глаза, протерла их и сказала сонным голосом:
— Понимаешь, я, наверное, должна встретиться с ним еще раз.
Гарри повернулся.
— О чем ты, черт побери? Зачем? В этом нет никакого смысла. Ты прекрасно знаешь, что мне эта идея отвратительна.
— Но я должна с ним встретиться еще раз. Для меня его мысли невыносимы. Я хочу, чтобы он перестал мучить меня.
— Мидж, не убивай меня такой чепухой. Вспомни, кто он есть.
Мидж зевнула, лицо у нее сморщилось, как у котенка.
Гарри шагнул к ней и легонько подтолкнул вперед.
— Ты устала и немножко спятила. Все было слишком ужасно. Сейчас тебе станет лучше. Я позабочусь о тебе. Иди сюда, иди к Гарри, войди в глубокую воду.
Нотридж-хаус
Ист-Фонсетт
Саффолк
Уважаемый мистер Бэлтрам!
Благодарю Вас за письмо, которое переслал мне банк. Очень жаль, что нас не было на Флад-стрит и мы не могли принять Вас там! Когда наши дети выросли, мы переехали за город. Как Вам, возможно, известно, мы купили дом на Флад-стрит у Вашего отца, с которым в то время был шапочно знаком мой покойный отец, занимавшийся промышленным дизайном. До этого мы жили в Хэмпстеде, но дети всегда хотели жить поближе к реке; я думаю, дети всегда хотят жить поближе к Темзе. Не знаю почему. Я помню, что видела Джесса (если мне позволительно так его называть — мы всегда вспоминаем его немного фамильярно) несколько раз, и он показался мне фигурой очень впечатляющей. После переезда мы два-три раза приглашали его с женой в гости, но они так и не появились. (Может быть, они боялись, что мы разорили дом. Он и вправду стал другим внутри.) Мы купили два его рисунка — довольно странных, но неплохих. Мне очень жаль, что Вы потеряли связь с отцом, это и в самом деле весьма печально. Боюсь, я не могу помочь Вам в этом деле — мы, в сущности, мало знали Джесса и не имели связей с его окружением. Я полагаю, что в «очевидных» местах вы его уже искали — в Королевском колледже, у дилеров. Наверное, у него было несколько любимых пабов, но, боюсь, я мало в этом понимаю! Вы спрашиваете о его друзьях. Я помню, что в этом контексте упоминали только одного человека — художника Макса Пойнта. Мой отец говорил, что в прежние времена тот был особым (если вы меня понимаете) другом Джесса. Отец просил меня не болтать об этом, поскольку в те дни люди предпочитали не выпячивать подобные вещи, но теперь, думаю, это не имеет значения. К тому же он, наверно, уже умер, тот бедняга. Он жил на одной из барж на Темзе, в конце Чейн-уок, и эта баржа называлась «Фортавентура» — забавное название для маленькой баржи, которая всю жизнь простояла на приколе. К сожалению, больше ничем не могу Вам помочь. Если вспомню что-то еще, непременно напишу. Надеюсь, Вы уже нашли вашего отца. Как я уже сказала, нам очень жаль, что мы не встретились с Вами. Один милый американец, заработавший кучу денег на зубной пасте или ка-ком-то другом гигиеническом средстве, купил наш дом. Но Вы, скорее всего, уже знаете об этом. Было бы приятно познакомиться с Вами. Вы, наверное, тоже художник. Жаль, что я не художник, — у тису всех такая счастливая жизнь. Может быть, мы когда-нибудь увидимся. Дайте мне знать, если я могу быть Вам полезна. Муж и дочери присоединяются к моим наилучшим пожеланиям.
Искренне Ваша
(миссис) Джулия Карсон — Смит.
С этим неожиданным письмом в кармане Эдвард ступил с пристани на узкие и ненадежные мостки, соединявшие тесно стоящие разнородные жилые баржи, большие и маленькие. Спросить было не у кого. Начался прилив, и сборище барж поднялось — они покачивались, подергивались, легонько стукались друг о друга на сверкающей воде, подернутой рябью из-за резвого восточного ветерка. Северный свет имел резкий серебристый оттенок. Суда, пришвартованные в три или четыре ряда по обеим сторонам пристани, казались заброшенными. Эдвард прошел по берегу, внимательно разглядывая названия. Никакой «Фортавентуры» здесь не обнаружилось. На суденышки в последнем ряду можно было попасть только по баржам, пришвартованным между ними и берегом, и Эдвард принялся отважно перепрыгивать с одной палубы на другую. Эта деревушка плавучих домов поражала разнообразием форм и размеров, а также бросающимися в глаза различиями в имущественном положении владельцев. Одни баржи, потрепанные и ветхие, с обшарпанными бортами, выглядели так, словно вот-вот пойдут ко дну и никогда больше не увидят света дня. На других были нанесены свежие и яркие традиционные изображения птиц и цветов или более современные рисунки, абстрактные либо фантастические. Заглядывая внутрь, Эдвард видел то скромную постель на голом полу, то настоящие плавучие гостиные с обитой бархатом мебелью, книжными шкафами и картинами на стенах. Тут и там ему попадались на глаза свернувшиеся
Эдвард всмотрелся внутрь, увидел длинную узкую комнату с частично раздвинутыми шторами. Он моргнул, потом вошел и чуть не свалился с невидимых ступенек. Потом выпрямился, вдыхая запах сырого дерева. Из дальнего конца комнаты сипловатый голос медленно произнес:
— Ну… и кто… там?
— Извините, что беспокою вас, — ответил Эдвард. — Но я ищу мистера Пойнта. Мистера Макса Пойнта.
— Я… он… и есть.
Теперь глаза Эдварда попривыкли к тусклому свету, и он увидел сидящего за столом человека. Тот казался очень старым, морщинистым, худым, даже изнуренным, лицо у него было маленькое, костлявое, красное, нос короткий и курносый, на голове сияла плешь. На столе стояли стакан и бутылка виски.
Эдвард сделал шаг вперед. К запаху плесени теперь примешивался запах нестираного белья, пота и алкоголя. Нога Эдварда зацепилась за дыру в потертом ковре. Узкое пространство каюты еще сильнее сужалось из-за большого числа картин и холстов разных размеров, стоявших вдоль стен, оставляя открытым лишь узкий проход посредине. Некоторые холсты были повреждены диагональными разрезами. Эдвард подошел к столу.
Макс Пойнт, сутуло сидевший за столом, посмотрел на него своими водянистыми полузакрытыми глазами.
— Выпейте. Вот стакан. Садитесь. Так в чем дело?
— Пожалуйста, извините меня… Я хотел спросить…
— Выпейте.
— Нет, спасибо, я только…
— Так в чем же дело? Я прежде был художником. А теперь гожусь только для одного — сдохнуть. Сижу тут один, никто не приходит. Нет, вру, заходит одна женщина, бог ее знает, кто она, из социальной службы. Приносит мне еду, а то бы я с голоду помер. Как попугай. Попугай в клетке — старый сосед помер, а потом и попугай его с голодухи сдох тут рядом, на одной из барж. Сколько недель покойник там пролежал, и попугай висел вниз головой на своем насесте… Я тоже не одну неделю пролежу, прежде чем меня найдут, а ждать уже недолго. Вы, наверное, думаете, что попугай должен кричать, помирая с голоду, да? Глупая птица. Пока старик был жив, она рта не закрывала, а когда помер, ей и сказать стало нечего, своих слов у нее не нашлось. Вот ведь бедняга. Но женщина приходит, я вам уже сказал, еду приносит… хотя у меня одна еда — виски… но есть приходится, чтобы пить, да? Выхожу иногда… пенсию получать… выпивку купить… жизненные необходимости, да? Сортир засорился, приходится наружу выходить — зима ли, лето ли, дерьмо падает в грязь, река уносит. Река приносит, река уносит, скоро и меня она унесет… река… она все уносит… в конце концов…
Баржа тихонько покачивалась, почти незаметно и ритмично, как люлька, которую качает сильная любящая рука. Неравномерный плеск воды, ударявшей о борт, создавал тихий музыкальный контрапункт. За столом стоял мольберт с холстом и табуретка, где лежала палитра с размазанными на ней красками, шпатель и кисти.
— Вы пишете картину? — спросил Эдвард.
— Вы что, издеваетесь надо мной… нечего смеяться… все смеются… вернее, смеялись, теперь-то меня все забыли. Я забытый человек. Знаете, сколько стоит эта картина? Годы. Я уж и забыл сколько. Пять, десять. Краска десять лет как засохла. Засохла и затвердела, как я. Чтобы писать, нужно со-сре-до-то-чить-ся, а вот этого я как раз и не могу. Ясно? Но вы-то что здесь делаете? Кто вы такой? Выпейте. Сядьте, бога ради, я вас не вижу.
Эдвард сел. Тошнота подступала к горлу, и он был немного испуган, но в то же время чувствовал такую жалость к Максу Пойнту, что хотел обнять его. Может быть, эти странные чувства овладели им из-за ритмического движения баржи.
— Я пришел спросить у вас про Джесса Бэлтрама.
— Он умер.
Быстрота, с какой был дан этот ответ, потрясла Эдварда.
— Я так не думаю… он где-то в Лондоне…
— Он умер. Уж вы мне поверьте. Будь он жив, то непременно вернулся бы. — Из глаз Макса Пойнта потекли слезы, прокладывая себе путь в бороздках красного морщинистого лица. — Последний его портрет, что я с него написал, был сделан с паршивенькой фотографии. Я писал его снова и снова, и с каждым разом Джесс становился старше. Но он так и не вернулся. А теперь умер. — Он ухватил себя за кончик носа, оттягивая его еще выше. Вдруг он резко выпрямился, расплескав виски на разбросанные по столу бумаги, и уставился на Эдварда. — Да кто вы такой, черт побери? Ну-ка, посмотрим.