Школа самообороны для женщин и драконов

Карцев Александр Иванович

Во-первых, необходимо было обучить курсантов основам выживания в различных условиях. Тому, чему учат бойскаутов. Способам передвижения, оборудованию укрытий, маскировке и нахождению подножного корма.

Во-вторых, научить тому, что в тылу противника им делать не надо. А не надо им работать с оружием, снимать часовых, захватывать образцы техники и вооружения противника. Спецназовцев называют призраками, а вы когда-нибудь видели, чтобы призраки этим занимались? Вы вообще призраков-то видели? Вот то-то же.

И, в-третьих, научить тому, для чего они, собственно говоря, и предназначены. Научить снимать часовых, захватывать образцы техники и вооружения противника, организовывать диверсии на военных и промышленных объектах. Если следы этих диверсий

будут вести к партизанским отрядам и местному подполью, почему бы нет?! Научить подготавливать техногенные и экологические катастрофы. Главное, чтобы при этом не оставалось следов работы спецназа. Это, так называемые, открытые действия. Они входят в арсенал разведывательно-диверсионных подразделений. Но главное, надо было научить ребят организации и проведению скрытых действий. Ведь именно для их проведения в первую очередь и предназначены группы специального назначения ГРУ.

Советский спецназ традиционно считался одним из лучших в мире. Поэтому поляки охотно перенимали его опыт и систему подготовки. Брали на вооружение методику его работы. Забавно, но система подготовки польских разведподразделений была в чем-то схожа с нашей. В этом не было ничего удивительного. И причина крылась не только в том, что наши армии когда-то вместе входили в Варшавский Договор. Есть вещи, которые старательно скрываются не только от соседей, но и друзей. Просто у нас были одни корни. Мне даже показалось, что поляки сохраняли их более бережно, чем мы.

Корни эти уходили в Троице-Сергиеву лавру. Уходили в те давние времена, когда монастыри и обители становились не только крепостями духа, но и школами ратного мастерства. Секреты этих школ хранились за семью печатями. Но нельзя было утаить шила в мешке. Даже современников поражала скорость пеших переходов Сергия Радонежского и его послушников. Через непроходимые лесные дебри и болотные топи. Мимо лихих людей и дикого зверя. Налегке, без обозов и съестных припасов. Поражала удаль и ловкость монахов не столько в делах духовных, сколько в ратных. Вспомните Пересвета и его брата Ослябю. И тысячи других, канувших в Лету. Сражавшихся не только молитвой и словом, но копьем и мечом. А чаще голыми руками. Или тем, что под этими руками в данный момент находилось. Без доспехов и брони. Но с мастерством и настоящим профессионализмом. Создавших приюты для сирот и страждущих. Открыты были монастырские двери для путников, воинов, ушедших на покой и раскаявшихся разбойников. Согревали там озябшие души и направляли их на путь истинный. А значит, вкладывали мечи и копья в надежные и сильные руки новых сподвижников. Ибо не дело самим монахам ходить на рати. Есть для того другие. Им нужно было лишь указать направление. Настоящая власть всегда незаметна.

В конце девятнадцатого века хранителями секретов монастырских школ стали казачьи станицы. Не все. Но в некоторых, как и встарь продолжали обучать подростков работать двумя саблями одновременно. Обучали джигитовке, штыковому бою. И технике сближения с противником, ведущим по тебе огонь. Тому, что позднее будет называться качанием маятника.

В первую мировую войну из этих казаков будут сформированы особые пластунские части. Казачий спецназ. После революции и гражданской войны некоторые из них и станут у истоков наших войск специального назначения. Многие эмигрируют. В основном в Польшу, Германию и во Францию. И тогда в системе подготовки разведподразделений этих стран появятся российские корни. Ведь инструкторами и преподавателями в них будут бывшие офицеры Российской армии.

Вот и в учебной программе Высшей офицерской школы механизированных войск имени Тадеуша Костюшки очень заметно было влияние этих офицеров-эмигрантов первой волны. Это влияние не смогли истребить ни годы совместной борьбы войска польского и советских войск против немцев во Вторую мировую войну, ни последующие годы совместного нахождения в Варшавском договоре.

Я почувствовал это влияние в первый же день. Нет, не потому, что знакомство наше с курсантами состоялось

недалеко от парашютной вышки. Во время прыжков. Эта офицерская школа была создана в далёком сорок третьем году под Рязанью. А в Рязани молодежь всегда была немного не от мира сего. Там испокон веков жили самые отважные воины и бесстрашные рубаки. Это значит, что что-то там было не так. С питанием, детскими игрушками или с экологией. Не случайно в этом городе было расположено Высшее командное училище воздушно-десантных войск. А разве нормальные люди могут мечтать о службе в воздушно-десантных войсках?! Да не в жизнь! Но, судя по всему, во Вроцлаве таких было немало. Тем не менее, парашютная вышка была скорее данью памяти тем первым годам существования офицерской школы, чем требованием современности.

Даже то, что в офицерской школе располагалась лучшая в Польше конноспортивная база. И курсанты еженедельно сдавали экзамены по выездке. Нет, не это. Но витало что-то неуловимое в воздухе, во взаимоотношениях курсантов и офицеров. Какие-то мелочи в учебной программе, в системе подготовки и воспитания курсантов. Это было необъяснимо, но так явственно чувствовалось переплетение эпох и поколений. Современной Польши и дореволюционной России. Словно где-то рядом стояли Сергий Радонежский и его послушники. Посмеивались в усы казаки пластунских частей, любовно теребя рукоятки своих шашек. А польские курсанты после прыжков с парашютной вышки поправляли свои конфедератки (фуражки) с орлами вместо кокард. Это было удивительное чувство!

Кшиштоф Галант любезно поинтересовался, не хочу ли я попрыгать с вышки вместе с курсантами? Смешной, я с кровати давно уже не прыгаю, а уж тем более с такой высоты! Я вежливо отказался. В жизни каждого человека наступает время, когда он понимает, что никому и ничего доказывать он уже не должен. Ни окружающим, ни самому себе. Для меня это время наступило вместе с моим появлением на свет. К тому же я всегда боялся высоты. И никогда не был героем.

Ротный представил меня учебной группе. Без трости (она осталась в гостинице) я выглядел совсем не страшным, мягким и пушистым. Но ребята учились на четвертом курсе и давно уже понимали, что мягких и пушистых инструкторов по разведподготовке в природе не существует. Вся их мягкость и пушистость — всего лишь обычный камуфляж. В глазах у курсантов светился легкий интерес к новому человеку. Но больше в них было грусти. Ни для кого не было секретом, что новый инструктор — это всегда новая головная боль. И новые нагрузки. Кого это может порадовать?!

Мне задали несколько обычных вопросов. Что-то типа, а не в вольтах ли измеряется напряжение? Миша переводил вопросы с польского. Я отвечал: «Возможно, что и вольтах». Миша снова переводил. Ничего личного. Обычная дань вежливости. Как здорово, что в разведке не принято быть слишком любопытным. Если бы курсанты стали спрашивать меня о чем-то более серьезном, гонять по таблице умножения, я засыпался бы сразу. Это называется профессионализмом: разведчики могут грамотно задавать вопросы, а вот с ответами у них всегда туго. В других условиях я мог бы стать Героем Советского Союза. Враги пытались бы узнать у меня военную тайну, а я бы молчал. Они пытали бы меня, а я снова бы молчал. Просто я не знаю ни одной военной тайны. И вообще мало чего знаю. Хотя в училище преподаватели всегда нам твердили: «Учите предмет лучше, будет что рассказать врагу». Мы героически сопротивлялись. А кто сказал, что врагам будет с нами легко?!

Да, в других условиях я мог бы стать Героем, но в условиях настоящих я был всего лишь инструктором. Обычным инструктором по разведподготовке, который мало чего умел и практически ничего не знал. Ротный сказал, что мы встретимся завтра после обеда. Тогда и познакомимся поближе. Курсанты остались с Джуниором (Кшиштофом младшим) прыгать дальше. А мы с Галантом и переводчиком Мишей направились к офицерской столовой. После ужина меня ожидал первый серьёзный экзамен.

Когда мне сказали об этом, я не поверил.