Школа выживания
Шрифт:
— Сетьчярп! Седз онсапо. Етидоху, — этот наш тайный язык — мой последний шанс. В страродавние времена, еще за решеткой в лаборатории, чтобы нас никто не понял, мы использовали его в случаях крайней опасности.
— Нет, — говорит Газман, и его нижняя губа начинает дрожать. — Отч аз ин.
— Что здесь произошло? — Врач «скорой» уже наклонился над Клыком со стетоскопом.
— Несчастный случай, — отвечаю я ему, продолжая испепелять взглядом Газа, Надж и Ангела.
Неохотно снимаю с Клыка руки. Они у меня ярко-красные, как
— Какой такой «несчастный случай»? С бешеным медведем что ли повстречались?
— Примерно так, — коротко вру я сквозь зубы.
Санитар светит в глаза Клыку лучом маленького, но сильного фонарика. И до меня доходит, что Клык без сознания. Ужас и чувство опасности сплелись во мне воедино. Мы все вот-вот попадем в госпиталь. Одного этого уже будет достаточно, чтобы у всех нас крыша поехала. И сверх того, я наконец отчетливо осознаю, что все это может оказаться напрасным.
Потому что Клык все равно умрет.
«Скорая» внутри показалась мне настоящей тюрягой на колесах.
Знакомый запах антисептика вызвал перед глазами картины бредовых кошмаров Школы и лаборатории. От этих воспоминаний живот мне скрутило в тугой болезненный узел.
Сижу рядом с Клыком и держу его холодную руку, в вену которой ему уже вставлена игла капельницы. Сказать моим все равно ничего невозможно — какие там разговоры перед санитарами и врачом. Да и что мне им сказать — меня накрыли страх, горе и безумие, лишив способности сколько-нибудь здраво оценить ситуацию.
Скажи, ты все знаешь, Клык выживет? — спрашиваю я Голос.
На ответ я не слишком надеюсь. Когда мне надо, он ничего напрямую не скажет. Я и сейчас от него никакого ответа не получаю.
— Внимание, сердце! — один из медиков обеспокоенно достает кардиограф. Электрокардиограмма показывает бешеный ритм сердца.
— Делаем экстренную дефибрилляцию. — Они немедленно пристраивают к его груди лопаточки электродов.
— Не надо! — медики изумленно оборачиваются на мой громкий голос. — Не надо, у него сердце всегда так колотится. Очень быстро. Это для него нормально.
Послушали бы они меня или нет, мне так и не удалось узнать — в этот самый момент мы въехали в ворота больницы. И вокруг нас завертелась суетливая карусель.
Подъехали больничные санитары с каталкой. Команда «скорой» передает медсестрам бумаги со снятыми показаниями. Клыка тут же увозят куда-то по длинному коридору, и мы теряем его из виду. Пробую пройти за ним, но меня останавливает дежурная медсестра:
— Пусть его доктора сначала осмотрят. — И она переворачивает страницу в своем журнале записей. — А ты пока можешь дать мне некоторые сведения. Как его зовут? Кем он тебе приходится? Бойфренд?
— Его зовут… Ник. — Я вру и нервничаю. — Он мой брат.
Медсестра смотрит на мои белокурые волосы, на мою бледную кожу и недоверчиво сравнивает меня с темноглазым, темноволосым и смуглым Клыком. Ежу понятно, что она при этом думает.
— Он всей нас брат — поддерживает меня Надж, нарушив от волнения все правила грамматики.
Медсестра критически обозревает нашу шестерку. Никакого родства, глядя на нас, заподозрить нельзя. Надж негритянка. Игги блондин. Разве что Газзи и Ангел, единственные среди нас родные брат с сестрой, и вправду немного похожи друг на друга.
— Нас всех усыновили, — растолковываю я ей. — Наши приемные родители — миссионеры.
Молодец! Я мысленно повесила себе медаль «За вдохновенное вранье». Отличная залипуха. Родители миссионеры. Значит, уехали за… за… с миссией! А меня оставили в доме за старшую.
К нам торопливо подходит врач в зеленой больничной форме. Обращаясь ко мне, он внимательно оглядывает нас всех.
— Мисс, пройдемте, пожалуйста, со мной, прямо сейчас.
— Думаете, они уже обнаружили его крылья? — Игги практически не шевелит губами.
Дважды похлопала его по спине. Что означает: пока я не вернусь, остаешься старшим. Он кивает, а я следую за доктором, чувствуя себя входящей в камеру смертников.
На ходу врач оглядывает меня хорошо знакомым мне ощупывающим взглядом, оценивающим мои биологические параметры. Сердце мое опускается.
Самые страшные мои опасения становятся реальностью. Я уже вижу, как за мной снова захлопывается решетчатая дверь клетки. Проклятые ирейзеры. Как я их ненавижу! Вечно появятся, все испортят, всех изувечат… Ненавижу!
Врагов, Макс, надо уважать. Не следует их недооценивать — это большая ошибка. Стоит их недооценить — они тут же тебя и уничтожат. Уважай их способности. Уважай их возможности. Даже, если они не уважают твои.
Это снова мой Голос. Я тяжело вздыхаю. Хватит трундеть. Как скажешь!
Пройдя двойные двери, мы оказались в маленькой, выложенной кафелем и очень страшной комнате. Посередине каталка. На ней Клык.
В рот ему вставлена трубка. Разные другие трубки прикреплены к рукам. Зажимаю рот рукой. Я не боюсь крови, но в мозгу невольно мелькают яркие болезненные воспоминания об экспериментах, которые над нами проделывали в Школе. Пусть опять прорежется мой внутренний Голос. Пусть говорит, что хочет, только бы его нотации отвлекли меня от возвращения в прошлое.
Еще один врач и медсестра стоят рядом с Клыком. Они срезали с него рубашку и куртку. Весь бок у него разодран в клочья, и ужасные глубокие рваные раны по-прежнему кровоточат.
Доктор привел меня сюда, но теперь он, похоже, не знает, что сказать.
— Он… он выживет? — каждое слово застревает у меня в горле. Я не могу представить себе, как жить без Клыка.
— Гарантировать мы пока ничего не можем. — Оба врача выглядят очень обеспокоенными, а женщина спрашивает меня: