Школа
Шрифт:
Я выкидываю бычок и иду назад в комнату. На столе в стопке тетрадей и книг – Олькин дневник. Она правду сказала, что отличница: за третью четверть все пятерки, а за вторую – одна четверка, по алгебре.
Семь часов, надо ехать на Рабочий – в школу. Сегодня придет фотограф снимать нас на выпускной альбом.
Ольку не бужу – пусть спит. Выхожу из комнаты, обуваю «саламандеры». Замок на двери точно такой, как у нас: черная круглая вертушка, крутится вправо.
На лестнице воняет горелым маслом. Я спускаюсь и выхожу из подъезда.
Фотограф –
Сначала фотографируемся в классе. Бабы все в белых передниках, накрашенные, начесанные, пацаны – в белых рубашках. Я тоже одел свою – она у меня еще с того года осталась.
Коноплева приносит из лаборантской модели по физике, и кто хочет, фотографируется с ними. Потом фотограф щелкает нас за партами и около доски, с классной.
– Это мой первый выпуск, – говорит классная фотографу. – В первый раз вот так фотографируюсь с учениками.
– Все когда-нибудь бывает в первый раз, – говорит фотограф и подмигивает бабам, – чтоб классная не видела. – Поначалу тяжело, а потом как понравится… – Он лыбится. – Ну что, пойдем теперь на улицу, продолжим наш фоторепортаж.
Он щелкает нас около турников, потом на площадке – здесь, когда тепло, классы собирают на линейки.
– Теперь давайте по два-три человека, кто с кем хочет, – говорит фотограф.
Я не хочу ни с кем, но чтоб особо не выделяться, фотографируюсь с Сухими и Антоновым – типа, все пацаны класса. Потом подходит Князева, говорит:
– Давай с тобой сфотографируемся.
– Ну давай.
Я обнимаю ее сзади, она кладет мне руку на плечи. Фотограф прицеливается и щелкает.
У меня стрелка с Олькой, идем с ней по «рентгену». Она злая, как черт. Я спрашиваю:
– Ну что, куда пойдем?
– Не знаю. Куда хочешь, туда и иди, а я домой.
– Чего «домой»? В чем дело?
– Ни в чем. Я тебе сказала – хочу домой! Что тебе непонятно?
– Да мы только встретились пятнадцать минут назад…
– Ну и что, что пятнадцать? Хоть три минуты. Я тебе сказала, что не хочу никуда идти, хочу ехать домой. Ты это понял или ты дурной?
– Понял.
Мы разворачиваемся, переходим дорогу и идем к остановке.
– Мне тебя проводить?
– Как хочешь.
– Ты скажи – да или нет?
– Я сказала – как хочешь.
Подходит «тринадцатый», мы садимся. Она становится в самый зад, я трусь рядом, типа, даже и не пацан ее, а так, мудак какой-нибудь, который цепляется к бабе, хочет познакомиться, а она посылает его в жопу.
– Хайль Гитлер! – орет на весь автобус мужик в голубой майке.
– Э, ты что? – К нему поворачивается другой, в пиджаке. – Тебе, может, за Гитлера по ебалу на щелкать? Немец тут сраный нашелся.
– Не, ты меня не понял. Я не за Гитлера, я это – против врагов.
– А кто твои враги?
– Мои враги – жиды и цыгане. Душил бы гадов своими руками.
– Правильно, этих надо давить. Держи пять.
Автобус останавливается, мы выходим. Олька идет к своему дому, я – за ней. Не знаю, что делать: идти до ее дома или вернуться на остановку и ехать домой?
– Если хочешь, пошли ко мне – чаю попьем, – говорит Олька.
– А батька дома?
– Нет. И мамы тоже нет. Никого.
На кухне я сажусь на табуретку. Олька ставит чайник. Стекло в двери выбито.
– Это – папа, – говорит она.
– А-а-а.
– У него бывают заходы. А когда трезвый, то всегда нормальный. Ему просто пить не надо.
– А кем он работает?
– Инженером на лифтовом. И мама тоже там. Экономистом в отделе труда и зарплаты.
Олька наливает чай, достает из шкафчика сахарницу и блюдце с вареньем. В варенье плавают крошки батона.
Пьем чай, потом идем в Олькину комнату. Я обнимаю ее, и мы сосемся. Я сую руку под юбку, но она сразу ее убирает. Малая еще, а рука сильная.
Потом мы смотрим в большой комнате телевизор и курим.
Щелкает замок, Олька резко тушит сигарету, кидает бычок в пепельницу и берет со стола жвачку – она жевала ее перед этим, потом вынула изо рта, скрутила в шарик и прилепила к столу.
– Ты можешь курить, она тебе ничего не скажет, – говорит она.
Заходит мамаша – молодая еще, хиповая: накрашенная, в джинсах и белой кофте с рисунком – такие привозят из Польши. Я говорю:
– Здравствуйте.
– Познакомься, мама. Это мой друг Сергей. Сергей, это моя мама.
– Очень приятно, – говорит мамаша.
Я бубню:
– Очень приятно.
Мамаша выходит из комнаты.
– Ну я, наверно, пойду?
– Посиди еще, ладно?
– Нет, пойду.
– Ну, как хсчешь.
Последний звонок. Все классы согнали на площадку во дворе школы. Директор толкает речь. Я его не слушаю, думаю только про то, чтобы все скорее кончилось. Несколько наших баб плачут, черная тушь растекается по щекам. Их в этой школе имели во все дырки, ставили двойки, обзывали блядями, проститутками и умственно отсталыми, а они еще и плачут. Не все, само собой: Князева не плачет. Я спрашиваю:
– А ты почему такая спокойная? Смотри, как все рыдают.
– Что я – дура? Им нравится – пусть плачут.
– Ну, вообще да.
Мамаша Коноплевой приволокла фотоаппарат «ФЭД», и мы фотографируемся всем классом в саду, под деревьями, потом расходимся по домам.
Я на ходу жру, переодеваюсь и еду в город: у меня стрелка с Олькой в два часа – вечером она не может.
Встречаемся, как обычно, на остановке у Дома советов, и идем гулять по Первомайской.
– Везет тебе, – говорит Олька. – Школу закончил. А мне еще три года мучиться.