Школьная реформа, начало девяностых
Шрифт:
– Студенту?! Тоже мне вспомнил! Сто лет назад это было. Сегодня зубрить не обязательно. И вообще, скоро всё изменится. Будет у нас европейская система образования. Выбрал на экзамене из пяти вариантов ответа один правильный – ставь галочку. Без объяснений с учителем, без долгих разговоров – и пятёрка в кармане! А ты… достал ты меня со своей математикой! Нужна она мне, как корове седло! Физика, история, литература... понадобится что-то в жизни – открою книжку и прочитаю.
– Та-ак! – начал «заводиться» Володя. – А может быть тебе и буквы не обязательно знать? Главные выучила, а остальные… азбука под рукой – открыла и прочла?!
Однако понимая, что препираться с дочерью бесполезно, что педагогика не терпит эмоций, Владимир сбавил обороты и вполне себе спокойно попытался объяснить Лидии, как именно надо готовиться к экзаменам. Вместе они составили план работы таким образом, чтобы за полтора дня хотя бы немного проштудировать те вопросы, которые будут в билетах.
Хочешь – не хочешь, но своенравная девчонка подчинилась спокойному и уверенному напору отца. Однако на следующий день к вечеру она, видимо, устала и принялась бузить по-прежнему. Заявила, например, что согласна идти в «дебильную» школу, лишь бы не мучиться с этими экзаменами. Родители пытались её урезонить, но тщетно. Безапелляционная уверенность в собственной правоте в сочетании с интеллектом на уровне знаменитой Эллочки-людоедки – эта гремучая смесь, забродившая в душе Лидии, породила бурный поток эмоциональных речей, жалобных стонов и яростных обвинений.
– Да замолчи ты, в конце концов! – не выдержал доведённый до белого каления отец. – Не ори, я с тобой спокойно разговариваю. Сейчас соседи прибегут, слышимость-то у нас сама знаешь, какая!
Но слова эти только подлили масла в огонь, ещё сильнее раззадорив взбалмошную девчонку. В неё будто бес вселился:
– Ну и ладно, ну и пускай приходят! Милицию ещё надо вызвать. Тогда вы меня, наконец, оставите в покое! – причитала сквозь слёзы Лидия, сопровождая слова свои громогласным рёвом, и даже, войдя в раж, принялась топать ногами на растерявшихся родителей.
Откуда что взялось? Ничего подобного с ней раньше не было. Никогда она так не кричала и не «поднимала ногу» на своих «предков». Володе вдруг показалось, что дочь решила сымитировать припадок, чтобы досадить ему. Но он с негодованием отбросил эту крамольную мысль. И без того всё это действо представлялось ему до ужаса гадким, отвратительным и вызывающим. Они стояли с женой, будто оплёванные, не зная, что предпринять? И тогда Владимир, нарушая все писаные и неписаные каноны педагогики, взял в руки ремень и отхлестал вздорную девчонку по тому самому месту, через которое в дореволюционной России почившие в бозе педагоги и родители предпочитали вкладывать разумные мысли в головы своих вздорных недорослей – наших дедов и прадедов.
Странно, но истерика тут же прекратилась. Стоны, вопли и проклятия непокорной дочери исчезли, испарились, будто страшный сон. И даже слёзы высохли на её побагровевших от пережитого щеках. Впервые в жизни испытав шок от побоев, Лидия сидела в углу дивана, опустив голову, и только скулила чуть слышно, будто побитая собачонка. Володе стало не по себе. Он вышел из комнаты, чтобы успокоиться, потом вернулся, сел за стол, где были разложены тетради и учебники, позвал Лиду, и они как ни в чём не бывало продолжили свои занятия.
Мать – немая свидетельница родительского насилия – смахнув слезу, отправилась на кухню и занялась там своими бесконечными хлопотами. Будто и не было несколько минут назад ничего, достойного внимания, но… именно в течение этого сравнительно короткого промежутка времени в душе вздорной девчонки случился какой-то надлом, кризис, инверсия… не знаю даже, как всё это назвать. А посему с этого момента и до конца своих дней она больше ни разу не сказала вслух… да что там, даже не подумала о том, что учёба – это зло, а учиться не обязательно, что можно прожить и так, не насилуя свои относительно слабые мозги…
На следующий день Лидия вернулась домой после экзамена.
– Ну как? – спросил отец, не отрываясь от свежей своей газеты.
– Да не очень, – ответила расстроенная девчонка. – Тройка, наверное, будет. На один вопрос не смогла ответить.
– Что за вопрос? – бросил на неё быстрый взгляд Володя.
– О средневековых рыцарях. Помнишь, мы вчера с тобой…
– Ладно, ладно, – улыбнулся Володя, стараясь не замечать набежавшую слезу на глазах дочери. – Кто старое помянёт… в общем, не переодевайся, сейчас в школу пойдём.
Отец остался в коридоре, а Лидия зашла в учительскую и вызвала к нему свою «классную даму», после чего направилась к подружкам, которые, будто галчата, весёлой стайкой щебетали в палисаднике за окном. Было заметно, что наставница класса взволнована и крайне озабочена событиями, происходящими прямо здесь и сейчас. Владимир, обуреваемый такими же противоречивыми чувствами, ждал её у широкого подоконника в коридоре школы-гимназии, с которой он с некоторых пор почти сроднился. Собственно, так же, как и эта сорокалетняя женщина, отдающая все силы и знания, большую часть своей щедрой души очередному ведомому ею восьмому классу. Детям, которые вскоре покинут её, но до конца своих дней сохранят тот душевный запал, то тепло и поддержку, что так щедро дарила им главная в их жизни наставница и педагог.
Володя поздоровался и, путаясь в словах, изложил свои опасения по поводу Лидии:
– …Не знала о древних рыцарях… ну, зачем они ей сейчас нужны? На кону её будущее. У девчонки и так в голове сумбур, а если ещё окажется в этом «дебильном» классе… на вывод… будто во времена Гоголя… сколько лет я работал в родительском комитете, никогда ничего у вас не просил, но сегодня… помогите! Решается судьба дочери. Вы должны меня понять…
– Хорошо-хорошо, – успокоила его классная руководительница. – Тройка у неё по истории… постараюсь, если смогу. Вы много сделали для школы, всегда поддерживали меня, а я добро помню!..
8.
По результатам переводных экзаменов Лидию зачислили в девятый класс – обычный, без всяких уклонов. И дальше у неё всё пошло, как по маслу. Училась, все последующие экзамены сдавала самостоятельно – и в школе, и в институте, куда относительно легко поступила после окончания гимназии.
Почему она вдруг взялась за ум? Отчего произошла с ней такая метаморфоза? Что её заставило изменить отношение к учёбе? Может быть, новые учителя сумели заинтересовать сбившуюся с пути девчонку? Или появились иные подруги в старших классах? Кто знает? Но одно могу сказать точно: отцовский ремень сыграл в этом деле немаловажную, если не решающую роль.