Школьный спектакль
Шрифт:
Третий член компании при своей внешней заурядности – он был узкоплечий, лопоухий, со впалой грудью, с маленькой головой – обладал феноменальной памятью. Кажется, у Яблоновского одному из гимназистов достаточно один раз прочитать страницу учебника, чтобы запомнить ее на всю жизнь. Прочитав, он вырывал ее. Коля Громеко действовал в подобном же духе: перелистав все учебники в начале года, он возвращался к ним крайне редко, да и то на пять-десять минут. При всем том он был довольно ленив, цедил сквозь зубы саркастические замечания и, интересуясь всем на свете – от шахмат до династии Дин, – делал вид, что ко всему равнодушен.
Об этой компании можно сказать, что она была как бы психологическим центром класса. Но был
Ну-с, к нему я буду возвращаться не раз и поэтому для начала расскажу только о первом впечатлении: он был, что называется, ладно скроен и крепко сшит, высокого роста, черноволосый, с бледно-смуглым лицом.
Почти не занимаясь, он всегда шел первым, в спорах неизменно побеждал, в любой игре – от пятнашек до баскетбола – был сильнее, увертливее и находчивее других. На первенстве своем он открыто никогда не настаивал, однако же и делить его ни с кем не собирался.
Как-то поздней осенью вся компания отправилась кататься на лодках, и один из гребцов потерял уключину. Никому не хотелось лезть в холодную воду, и тогда Володя, выругавшись, разделся, нырнул – и вернулся с пустыми руками. Его стали отговаривать, он, не отвечая, снова бросился и нырял до тех пор, пока, посиневший, измученный, не появился с уключиной в руке.
Он собирался на исторический факультет, причем интересовался, это может показаться странным, рыцарством XIII–XIV веков. Но на деле это не так уж и странно. Наш город в XIII веке принадлежал какому-то рыцарскому ордену, от которого остались хорошо сохранившиеся крепостные стены. Началось это увлечение в кружке юных краеведов, а дошло до того, что Володя выступил на комсомольском собрании, доказывая, что, раз уж мы стремимся разумно воспользоваться всем предшествующим опытом человечества, почему бы в Устав комсомола не внести некоторые пункты рыцарского кодекса средних веков.
Кстати сказать, таких ребят, как моя четверка, теперь много, и исключительность их не так уж исключительна, как может показаться с первого взгляда. Известный новосибирский педагог, в прошлом мой ученик, как-то показал мне альбом, который ему подарили выпускники в 1963 году, прощаясь со школой. Если судить по этому альбому, добрая половина его класса ни в чем не уступала моей четверке. Что вы скажете, например, о такой формуле: "Площадь оценки жизненных явлений равна произведению заложенных в них основ на высоту сознания"? Правда, это Новосибирск, специальная школа, в которой занимаются будущие программисты. В нашем маленьком городе мои ребята были исключением. Много было и совсем других. На последней парте, например, сидел один парень, фамилию которого я, к своему стыду, долго не мог запомнить, хотя она была очень проста. Вызывая его, я с тоской слушал его тусклый, невыразительный голос. Томился и класс. Отвечал он медленно, с трудом, как будто стыдясь того, что он говорил. Он был медвежеватый, с большим туловищем и короткими ногами. Всем своим видом он как будто просил об одном: "Оставьте меня в покое". Звали его Костя Древин.
КОСТЯ ДРЕВИН: ЛИЦО КЛАССА
Вчера прочел книжку "Древняя Москва", в которой между прочим, выясняется, что ели москвичи в XIV веке. Если исторически важно, что они ели, не менее важно, что они собой представляли. А когда я сказал, что, если обрисовать жизнь обыкновенного человека, это был бы исторический труд, ребята подняли меня на смех и стали доказывать, что я спутал три науки сразу – археологию, историю и психологию. А я не соглашался, потому что, если человек "есть то, что он ест", меню москвичей XIV века является вкладом во все три вышеуказанные науки.
Андрей Данилович тоже сказал, что я не прав и что факт меню относится к вспомогательной информации. А по-моему, в науке нет ничего вспомогательного. Если она вспомогательная – как, например, история литературы,
В общем, Андрей Данилович занимается главным образом с нашими гениями, хотя и делает вид, что его интересуем мы все. А мне на них наплевать! Мне противно, что они как будто не замечают, что им подражает весь класс. Теперь организуются школы для одаренных – вот и шли бы туда! Или хотя бы в спецуху. Нет, им нравится здесь блистать. Они "сложные" – и мечтают перевернуть науку, а на деле все сведется к двум-трем кускам в месяц, хотя сейчас они, может быть, даже и не думают о деньгах. А мне кажется, что не быть, как все, это значит не отвечать ни за кого.
Конечно, я тоже не могу сказать о себе, что хочу стать обыкновенным человеком. Это было бы вранье перед самим собой, то есть без определенной цели. Но, во-первых, обыкновенному человеку все-таки приходится меньше врать, потому что ему почти ничего не надо. А во-вторых, он способен сосредоточиться на самом себе и таким образом изучить свою личность. Вообще же с враньем положение почти катастрофическое. Говорят, есть какой-то "детектор лжи". Если пристроить его в наш класс, машинка работала бы бесперебойно. И даже Андрей Данилович, который очень любит говорить об искренности, тоже задал бы ей работенку. В прошлом году, накануне сочинения по темам роно, он осторожно намекнул, какие будут темы, и вместе с нами разработал планы. А когда кто-то запустил ежика в роно о том, что у нас была "генеральная репетиция", он стал выкручиваться, и мы его покрывали. Ничего не поделаешь! Честь школы!
АНДРЕЙ ДАНИЛОВИЧ: ЦВЕТНЫЕ ЛЕНТОЧКИ НА ЛЕВОМ РУКАВЕ
Знаете ли вы, что такое школьный жаргон? Это когда вместо того, чтобы сказать "превосходно" или "отлично", вы говорите "железно" или "потрясно". Когда вместо "мы смеялись" говорят "мы оборжались" или вместо "три рубля" "три рэ". "Катить баллон" – что это, по-вашему, значит? Ухаживать, как это ни странно! Ну, и так далее. Так вот, моя четверка к подобному языку относилась с презрением, и я, напечатав несколько статей против засорения русского языка канцеляризмами и вот этакими полушкольными-полутюремными речениями, – не просто радовался, разговаривая со своей четверкой, но восхищался. И это было не случайно у них. В наш городок приехал к родным какой-то старик из Фиолетова, русской деревни под Дилижаном, куда еще с екатерининских времен ушли молокане, и ребята потащили меня к нему просто потому, что он хорошо говорил по-русски. И я действительно услышал настоящую русскую речь – неторопливую, округлую, крепкую.
Короче говоря, я увлекся своей четверкой, а они, скажу без преувеличения, увлеклись мною.
Это ведь нечасто встречается – такое полное взаимопонимание между учителем и учениками.
Случалось, что мы устраивали прогулки – зимой на лыжах, летом на лодке по Дужке, впадавшей в озеро Рекша, богатое рыбой. О прогулках этих я вспоминаю с наслаждением. Я из военной семьи, отец был офицером, и сам я много служил в армии – участвовал в первой мировой войне и в гражданской. Учительствовал в Иркутске, в Чернигове, в Ленинграде – словом, большая часть жизни прошла в городах, а между тем по своей природе я человек сельский.