Шкуро: Под знаком волка
Шрифт:
— Лошади совсем рядом, в роще, — сказал Датиев. — Татьяну Сергеевну отправили на Подгорную или в старую квартиру.
Еще мгновение — и полковник бы согласился. Мчался бы верхом к своим, чтобы спастись от смерти, набрать отряд и вернуться… Рванулся было к черкеске, но неожиданно успокоился, вновь сел, вздохнул тяжко.
— Нет. Если я убегу, значит, признаюсь перед большевиками, что участвовал в контрреволюционном заговоре. Отряды не организованы, оружие не получено. Пойду сам напролом в Совдеп — попытаюсь спасти дело. Здесь у нас заговора не было — все подтвердят.
Ощущая
— Вот и вы сами, «товарищ» Шкура, — заулыбался он издевательски. — А я уж послал людей привести вас под конвоем.
— Во-первых, я для вас не товарищ, а господин полковник, — закричал Шкуро. — А во-вторых, почему, вопреки мандату главкома Автономова, вы не исполнили до сих пор моего требования и не приготовили помещения и фураж для места сбора казаков в Кисловодске.
— Предатель Автономов уже арестован, и теперь мы приберем к рукам всю офицерскую сволочь. А ваши казаки уже атакуют красный разъезд под Бургустанской. Поспешили без ваших приказов.
— Это ложь! Красный разъезд сам открыл огонь. Но ошибке или как…
— Хватит покрикивать, полковник! Вы арестованы. Ваш заговор провалился.
Волчья поляна
Он сидел в комнате рядом с залом заседаний Совдепа и слышал, как Тюленев громко убеждал своих:
— Этого Шкуро расстрелять немедленно! От него вся смута по станицам.
С ним соглашались не все. Говорили: «Нет никакой причины… Он же ничего не сделал… Кто ж знал, что Автономов?»
— Но стреляли же под Бургустанской! Это же его люди, — не унимался председатель.
Ему возражали: «Случайная стычка…»
— Будь по-вашему, — согласился наконец Тюленев. — Пусть пока сидит под арестом. Но один лишь выстрел казака в наших — и его под расстрел.
Несмотря на свое теперешнее положение, почему-то Шкуро был уверен, что придет время, когда этого монтера другие к стенке поставят, или он сам его шашкой рубанет. Однако обстановка требовала действий. Окно комнаты выходило на улицу — среди прохожих и казаки появлялись. Устроят бучу — и конец.
У двери стоял часовой — молодой солдат с добродушным лицом.
— Вот, брат, дела пошли, — произнес Шкуро задумчиво. — Случайно кто-то там выстрелил, и проливается русская кровь, — заметив сочувственный взгляд часового, продолжил: — Свои по своим по ошибке пальнули, а я в ответе. Я ж им не приказывал. Мы ж немцев готовимся бить. Зачем же друг на друга-то? Чтоб напрасно кровь не лили, надо мне записку своим передать. Напишу, чтобы расходились по станицам. Отнес бы ты моей жене в гостиницу «Гранд-отель». Она тебе сто рублей даст.
Написал:
«Таня, если казаки поднимутся на большевиков, меня расстреляют. Скажи Слащову, чтобы он приказал им разъехаться. Приготовьтесь к обыску — уберите все лишнее. И знак. Солдату дайте сто рублей».
Вечером полковника отвели в гостиницу, где обыскали его номер и привели обратно. В это время в зале заседаний допрашивали еще двоих казаков, пойманных в какой-то перестрелке. Вокруг стола толпились люди с винтовками и револьверами, и среди них — Стахеев в кожаной куртке и, конечно» в очках, что делало его начальственно солидным. Он размахивал своим мандатом и выкрикивал, что знает полковника Шкуро как храброго фронтового офицера, что ни в каком заговоре полковник не участвовал, а выполнял приказы Автономова…
Тюленева не было, и командовал здесь другой — неторопливый, как будто рассудительный.
— Ты погоди с мандатами, — останавливал он Стахеева. — Видишь, допрос идет.
— Но ведь вы арестовали ни в чем неповинного человека, — не унимался Стахеев. — Я, как московский корреспондент…
— Вот и помолчи, корреспондент. Не виноват — отпустим. А ты давай рассказывай, — обратился он к молодому арестованному казаку, разглядывал окружающих с тупым выражением лица, с отвисшей слюнявой губой, которое говорило, что перед Советом оказался не самый умный из казаков. — Что говорил полковник Шкура?
— Он нас гарнизовал, чтоб большевикам шеи свернуть. И ишо говорил, что у большевиков возьмем, то наше, и ишо по тыще карбованцев жалованья…
Совет загудел.
— Он же сумасшедший! — вскричал Стахеев. — Его в желтый дом…
— Позвольте допросить мне этого казака, — попросил Андрей, чувствуя, что дело плохо.
Ему разрешили.
— Ты видал когда-нибудь этого самого полковника?
— Нет, не видал.
— Меня знаешь?
— Ни.
— Кто же тогда тебе говорил, чтоб надо бить большевиков?
— Да казаки вообче большевиков не жалуют. Побьют их.
Вмешался другой, доселе молчавший пленный казак:
— Нас собирал вахмистр Наум Козлов, чтобы бить немцев по приказанию господина главнокомандующего Автономова. Как же нам не послушаться? Не пускать же немцев к себе?
Полковник воспользовался впечатлением» произведенным казаком, и разразился бурной речью, в которой упрекал большевиков в непоследовательности, в необоснованных обысках, арестах, угрозах расстрела, заявил, что будет жаловаться председателю Совнаркома Терской республики Буачидзе… Его поддержал Стахеев. Совет после долгого обсуждения решил отправить полковника во Владикавказ, где находилось правительство Терской республики.
К Шкуро подошел Стахеев:
— Пока благополучно, Андрей Григорьевич. Я думаю, Буачидзе там разберется. Я тоже туда позвоню. И в Пятигорск съезжу.
— А зачем в Пятигорск?
— Там отдельский Совдеп. Они тоже власть.
— Нет, Миша, ты лучше здесь оставайся — смотри, как бы Тюленев не взбесился да не начет бы атаку на меня.
Во Владикавказ под конвоем трех солдат Шкуро привезли утром. Здесь на главном пути станции стоял бронепоезд с прицепленными классными вагонами, посовещавшись с дежурным, казаки отвели полковника в один из вагонов этого поезда. Арестованный поинтересовался, что это за поезд, в котором ему придется гнить.