Шкуро: Под знаком волка
Шрифт:
Говорил Автономов все о том же, но другими ело-вами:
— Вроде бы началась меж ними война, но это же результат недоразумения. Кто с кем воюет? Россия против Германии? Если бы так, то понятно, а у нас получается: Россия против России. Что мы не поделили?
— Спроси офицеров, которые нас расстреливали, — крикнули из толпы.
— А ты спроси комиссаров, которые офицеров и казаков расстреливали и грабили.
— Товарищи! — воскликнул Автономов. — Забудем прежние распри. Все слои общества должны объединиться против общего грозного врага —
Речь как будто понравилась: одобряли громогласно, однако Шкуро, вдоволь наслушавшийся речей на митингах, принимал только один вид этих сборищ: он призывает казаков идти в бой, и они идут за ним. А здесь, как бы хорошо ни говорил Автономов, никакого результата не было. И никого не убедил в верности своей идеи примирения.
— Какое может быть у нас, казаков, доверие к большевикам, когда они нас обезоруживают, — сказал один из выступавших. — В нашу станицу понаехали красноармейцы и поотымали даже кухонные ножи.
— Вы просите, чтобы мы выставили полки, а потом заведете наших детей невесть куда на погибель… — говорил другой с недоверием.
После митинга, проходя сквозь толпу следом за командующим, Шкуро слышал и такое: «Большевики — это зараза, нехай лучше немцы придут!»
В домике Радко-Дмитриева, слишком скромном для такого известного старого генерала, хозяин угощал Андрея Григорьевича, Слащова и Датиева виноградным вином. Супруга генерала была в волнении и в слезах:
— Теперь большевики его заметили и не оставят нас в покое.
Ее успокаивали, но и сам генерал не надеялся на предлагаемое Автономовым сотрудничество.
— Я не могу им верить, — сказал он. — При первой же неудаче они обвинят меня в контрреволюционности или измене и расстреляют. Да и трудно поверить, что генералы Алексеев и Деникин согласятся пойти на сговор с этими мерзавцами.
Вскоре подошел генерал Рузский. Он говорил примерно то же самое:
— Кроме того, ведь у них нет ничего мало-мальски похожего на то, что мы привыкли понимать под словом «армия». Как же с этими неорганизованными бандами выступать против германцев?
Андрею Шкуро генералы были не нужны, но армия требовалась — он сам будет ею командовать. Толкнув незаметно Слащова, чтобы тот поддержал, сам тоже горячо высказался в защиту создания армии:
— Автономов даст оружия сколько надо. На съезде пусть не все, но часть офицеров пойдет к нам. Местная советская власть поддержит. И армия есть.
— Составим план боевой учебы, организуем разведку, — сказал Слащов. — Я готов занять должность начальника штаба.
— Мы понимаем вас, господа, — сказал Рузский. — Но у нас имена слишком одиозные, и нам невозможно начинать это дело. Беритесь вы сами за организацию армии, а если у вас что-нибудь наладится, то, может быть, мы и согласимся впоследствии возглавить армию.
Приехали Автономов и Гуменный и весь разговор повторился, разве что в несколько измененном варианте.
Радко-Дмитриев пообещал, что если его здоровье поправится и офицеры, поступающие в армию, будут пользоваться всеми положенными правами и привилегиями, То он, может быть, пересмотрит свое решение и примет командование.
Рузский жил в Пятигорске, и после разговора обратился к Автономову с просьбой отвезти его домой на автомобиле, и, конечно, получил разрешение, и тут Шкуро позволил себе вздохнуть несколько свободнее:
— Николай Владимирович» я никогда не бывал в Пятигорске, хочется места посмотреть эти… лермонтовские.
— Даю вам не больше чем полчаса, — сказал Автономов. — Спешу в Екатеринодар.
— Место дуэли не посмотрим, — сказал Рузский. — Далеко, а домик Лермонтова пройдем, можно даже зайти.
— Так посмотрим, — не согласился Шкуро. — Алексей Иваныч спешит. — По дороге генерал показал какую-то белую хибару с железной крышей на горке, что-то объяснял. Андрей смотрел с необходимым уважением.
У своего дома Рузский пригласил зайти хоть на минуту отдохнуть, но полковник поблагодарил:
— Здесь на вольном воздухе покурю.
Сел на скамейку в садике возле веранды и ждал, когда появится Она. Конечно, появилась, но не одна; с ней — дама лет тридцати с лишним. Лена представила ее как Маргариту Георгиевну, свою покровительницу. «Покажи господину полковнику сад», — со значением сказала покровительница.
Они ушли в гущу боярышника. Шкуро понимал женский пол. Девок ломал и в Пашковской, и в Екатеринодаре, и даже в самом Питере. В юнкерские времена ходили в отпуск к генералу Скрябину, его сына-кадетика отправляли спать в девять, и начиналось такое, что был Андрей разжалован из портупей-юнкеров. Засек сотник Скляров. Мог бы и не доносить. В боярышнике крепко облапил и зацеловал Елену, а она не сопротивлялась, и только вздыхала. Противно просигналила автомобильная груша, напомнив, где они и кто они.
— Леночка, — сказал Андрей с последним поцелуем. — Жду тебя в Кисловодске. Подгорная, восемь.
Красный летний вечер. Южный, теплый. Вальсики уже играют в саду. Шкуро, Слащов и Датиев подходили к «Гранд-отелю» усталые, но несколько обнадеженные. Теперь бы отдохнуть по-домашнему с горилкой, успокоить нервы. Навстречу тоже шли трое. Впереди — темноглазый, черноволосый, высокий, хитро улыбнувшийся при виде Шкуро. Спутники — чуть сзади. Все трое в гимнастерках, на поясах — кобуры с револьверами.
— Вы полковник Шкуро? — спросил черноволосый.
— Ну, я. А вы кто будете.
— А я — председатель Кисловодском совета Тюленев. В гостинице проживаете? В Ессентуки на митинг ездили?
— У меня документы, мандат — подписаны главнокомандующим..
— Все знаю. И то, что вы казаков мутите, в отряд собираете, тоже знаю.
— Так то ж по приказу… Оборона от немецкой опасности…
— Все знаю и предупреждаю: при попытке антисоветской деятельности пойдете под военный трибунал.