Шкуро: Под знаком волка
Шрифт:
— Миша, ты со своими уроками. Не читал, не слыхал, ничего не знаю… И не рассказывай про Воронецкого никому, нету его.
— Я о другом, Гриша, меня на эту демонстрацию Лена не пустила. Сказала: «Пойдешь — обратно не пущу, и сразу развод». Серьезно сказала.
— Спасла она тебя дурака. Давай заканчивать.
Вышли на улицу. Женщины были в белых свободных платьях и в сандалиях. Оборванцы-беспризорники пели песню из нового фильма:
Позабыт, позаброшен С молодых юных лет, Я остался сиротою, Счастье доли мне нет…— Значит, ты из иностранного отдела
— С иностранцами больше дел не имею. Внутренняя работа.
— А какая должность?
— У нас так просто не разберешь.
Стахеев понял, что приятель скрывает новую должность. Там они все теперь секретят.
Палихин не имел права назвать свою должность. Почувствовав решительные перемены в ОГПУ, особенно в отделах, связанных с заграничными связями, он через своих кубанцев был приглашен на должность «исполняющего», то есть исполняющего приговор. Теперь уже стал старшим исполняющим — следил за ходом-расстрела, вмешивался по необходимости, делал контрольный выстрел. Воронецкий прошел через него — кричал в истерике. А Блюмкин, тот пел «Интернационал»… Новая должность удовлетворяла. Здесь трудно провиниться, тем более совершить политическую ошибку. Следователей легко было обвинить и ликвидировать — в допросах всегда такое накручено. А здесь — принял человека под расписку, сдал тело под расписку.
— Как твой Аркашка? В шестом? Чем увлекается?
— Футбол, кино.
— В стрелковый кружок определи. Куда-нибудь в тир. Могу я помочь. Время такое, что без стрельбы не обойдешься, — напел бодро: «Возьмем винтовки новые, на штык флажки, и с песнею в стрелковые, пойдем кружки…»
Со строительной фирмой «Батиньоль» в Югославии Шкуро вел себя порядочно, и казаки, превратившиеся в рабочих, в 1932 году досрочно закончили насыпь земляного вала почти в 100 км длиной, предохраняющего от разливов Дуная Белград и другие города с юга. Для рабочих белый каменный барак на 100 человек со всеми удобствами, чистые кухни и столовые и… кантины. Не скажешь же в Югославии «кабак».
Здесь отмечали праздники и окончание работ. Шкуро любил сидеть со своими: Колкин, Гринчук, Артюхов, Кузьменко, а из бывших джигитов — Проценко, Рябчун, Галай.
— Ведь верно наш журнал пишет, — проговорил одобрительно Шкуро и зачитал особо понравившееся место из статьи:
«На работах у генерала А. Г. Шкуро сосредоточены главным образом кубанцы, но есть также донцы, терцы, астраханцы и казаки других войск. Были в бригадах и простые русские беженцы. Каждому безотказно предоставлялась возможность заработка. Генерал А. Г. Шкуро добросовестным и безукоризненным выполнением работы завоевал прочное положение у фирмы «Батиньоль», а своим внимательным и любовным отношением к казакам — заслуживает признательность с их стороны. Искренне желаем дальнейших успехов генералу А. Г. Шкуро, его сотрудникам и казакам».
А в этой пражской газетке что пишут? Разговорчики? Какой-то Кундрюрцков — без чарки и не выговоришь. И назвал-то статью «Генерал Шкуро через 12 лет после поражения». Сколько у меня было поражений? А? Коля, скажи. Это Врангель и Деникин терпели поражения. А этот пишет:
«Генерал очень опасен, так как выбрасывает боевое знамя, одна сторона которого — казачество, а другая — Россия. С теми, с кем связан генерал Шкуро, и с ним самим все кончено. Они усеяли казачьи края трупами, украсили виселицами, посеяли предательство, своими ошибками они дали возможность торжествовать и белому наемнику и красному палачу.
— Это, Андрей Григорьич, не иначе человек из Москвы сочинил.
— Пускай разговорчики разговаривает, — сказал Шкуро. — Нам вот что забывать нельзя.
Он указал на прикрепленный к стене плакат: истощенная женщина прижимает к груди умирающего ребенка, под рисунком надпись «Ваши родные и близкие стонут под игом
В тридцать третьем кантине праздновали начало работы по новому контракту: насыпь для железнодорожного моста через Дунай в Белграде. И в этой же кантине были устроены переговоры о приостановке работ. Тридцатые годы шли, и вокруг происходили изменения. Вдруг оказалось, что в Европе не все одинаково относятся к строительству нового моста. Летом 1937-го работы почти прекратились, и приехала расширенная комиссия, в которой участвовали представители ряда европейских государств. Шкуро издали узнал старого знакомого Гензеля. Он был в светлом летнем костюме, вел себя скромно, терялся в толпе и лишь после совещания подошел к Шкуро.
В кантине было прохладно» из динамика радиолы изливался голос Шаляпина: «Из-за острова на стрежень…»
Шли переговоры и о сроках, и о замораживании работ, я о войне в Испании, Шкуро за эти годы многому научился, потребовал полный расчет за проделанные работы — аванс на окончание строительства и в случае их замораживания. Возник долгий бестолковый спор. Кузьменко сидел за столом с помощниками генерала и охлаждался ледяными напитками. Вдруг к нему подсел человек в летнем костюме, которого он не сразу узнал: постарел, потолстел, прибавилось важности.
— Господин Гензель! — после некоторой паузы сказал казак.
— Карл Иоганн фон Гензель. А вы Кузьменко. Помните Темнолесскую?
— Чуть не пострелялись, — усмехнулся Кузьменко, не собиравшийся сводить счеты.
— Наверное, придется скоро опять стрелять.
— Наши некоторые казаки в Испанию подались.
— На чью же сторону?
— А им вроде все равно.
— Зачем так далеко? — негромко сказал Гензель, подчеркивая, что знает больше других. — Наш фюрер уже планирует движение на Восток. Да! Я же прошлым летом был в России по приглашению в Крыму. Вот, кстати, у меня фото. Это, конечно, я, — пояснял Гензель, — это моя Маргарита с Фридрихом. Точно на меня похож. А это ее подруга Елена с сыном.
Пышные, прекраснейшие, такие знакомые волосы, откровенная улыбка, кофточка с короткими рукавами. А руки… Так и ощущаешь их податливую нежность.
— Ее сын?
— Да. Закончил школу. Мой еще нет. Скоро будут друг в друга стрелять.
Жил, страдал, наслаждался, многое видел, многое пережил, вырастил сына, много читал, много думал, и мысли приходили неожиданные, новые, твои собственные, вполне заслужившие того, чтобы найти место в толстых книгах, что могли бы удостоиться чести стоять рядом с Толстым, Достоевским, Шолоховым… Да. Рядом с Шолоховым. Михаил Петрович помнил мальчишку из Богучарской школы, который спросил тогда: «Почему коммунисты расстреливают казаков?» Теперь в книжном шкафу Стахеева стояла толстая книга в синем твердом переплете: «Тихий Дон», том 1-й.
Никому Стахеев не говорил, как мучают его мысли о бессмысленно уходящих годах. Он был убежден, что напишет лучше других о том, что видел, пережил и продумал в годы Гражданской войны. Сначала поразил роман Артема Веселого [73] «Россия, кровью умытая» — книга о тех событиях, которые происходили у него на глазах в 1918–1919 годах на Северном Кавказе, и Грише Палихину книга понравилась — он ведь тоже там воевал. Григорий помог получить новую квартиру на Таганке в доме, предназначенном для ответственных работников НКВД. В 1937–1938 годах здесь оказалось много свободных квартир, и Палихин помог старому приятелю, тем более что сын Михаила Аркадий окончил Школу НКВД и стал лейтенантом.
73
Артем Веселый (Кочкуров Николай Иванович) (1899–1938) — автор романа "Россия, кровью умытая", репрессирован, реабилитирован посмертно.