Шкуро: Под знаком волка
Шрифт:
Он вошел в гостиную бывшей императрицы, вдовы Александра III. Шкуро не любил высоких сухих женщин, тем более старух. Датчанке-то уже за 70. Поклонился вежливо, но без подобострастия и великосветский разговор не начинал. Сидел в кресле с голубой шелковой обивкой и вопросительно смотрел на хозяйку, подсчитывая, сколько английских фунтов можно взять за ее ожерелье.
— Господин генерал, мне сообщили, что завтра вы намереваетесь публично казнить пленных большевиков.
— Не я намереваюсь, а исполняется приговор, вынесенный военным судом. Так же поступали с государственными преступниками во время царствования вашего покойного супруга. Вешали цареубийц Перовскую и Желябова, их помощников, а позже — брата Ленина, теперешнего
— Это давние истории, господин генерал. Я не собираюсь защищать государственных преступников. Среди приговоренных оказался человек, оказавший мне огромную услугу. Он спас от расстрела моего очень близкого друга. Он заслуживает благодарности. Политические лозунги здесь ни при чем. У меня личная просьба. Этот человек — бывший петербургский студент Ге.
— Ге? Отъявленный негодяй. Один из руководителей Чека. Сам участвовал в кровавых казнях. Я предан вам, ваше величество, но не имею права освобождать таких большевиков.
На этом аудиенция закончилась. Шкуро покидал дачу довольный собой. Конечно, надо было ее не величать, эту старушку, а назвать госпожой Романовой, но это не всем бы казакам понравилось. Но почему же она не пробила о жене этого приговоренного. Недалеко ее человелюлюбие распространяется.
Вернувшись к себе в «Бристоль», Шкуро вызвал Мельникова. Тот сообщил неприятное: жена Ге сбежала.
— Как сбежала? Кто охранял?
— Она сидела в гостинице, что на Виноградной, запертая на втором этаже. Охраняли два казака. Открыла окно, связала простыни и сбежала из номера.
— Найти! Кто там у меня дежурит?
Вошли два адъютанта: Кузьменко сменялся, Медвянов заступал.
— Коля! Только тебе доверяю, — нервно говорил возмущенный генерал. — Бери конвой, сколько тебе надо, и поймай эту б… Расспроси в гостинице, в доме, где они жили. И действуй. Поймаешь — вешай на первом дереве.
Кузьменко сам удивился, как быстро и легко удалось выполнить невыполнимое задание генерала. В гостинице коридорная рассказала, что мадам Ге страдала «по-женскому» и требовала врача, а охранники казаки смеялись, обещали вылечить ее на виселице. Сама она любила такие лечения: знали об ее участии в пытках и казнях. Та же коридорная сообщила, что сбежавшая говорила с ней «о женском» и очень хвалила гинеколога профессора Жилкина. Он живет в Ессентуках. «К Жилкину и поскачем», — решил Кузьменко. На рассвете синеглазая красивая брюнетка была вытащена из постели в доме Жилкина. Сначала та устроила истерику: она больная женщина, никто не имеет права, и вообще она жена генерала Полякова, который сейчас в Сибири…
— Жена генерала с чекистом связалась? — удивился Кузьменко. — И наших расстреливала? И любовалась, как нашим генералам головы рубили? Мы тебя навсегда вылечим, черная сука.
Темные женские волосы вызывали у Николая теперь или дикую ненависть, или такую же дикую страсть. Иногда он не мог различить, какое чувство им овладевает. Так и на этот раз. Вешали синеглазую на Казачьей горке, на тополе с хорошим сучком. Женщина впала в прострацию — надевали петлю на почти полумертвую, — лишь на момент очнулась, закричала о муже генерале, о том, что «всех на части разорвут», но казаки поддернули петлю, она задергалась, закачалась и успокоилась навсегда.
Казаки присели отдохнуть и покурить. Кузьменко закурил было французскую папиросу, но плюнул и бросил — никакой крепости. Попросил у казаков солдатской махорки на закрутку. Стало легче. День стоял безоблачный, спокойный, с легким морозцем. Открылись горы на востоке: Бешту, Машук… в последний раз он видел Лену в Пятигорске на площади. Требовала, чтобы он ушел, а над ее головой, над шапочкой, поднимался такой же, как сейчас, темно-синий Машук.
Наконец, после Кавминвод, Шкуро вернулся в свою дивизию, и далее бои и походы протекали так, как он хотел, планировал, рассчитывал, командовал. Только полоска телеграммы от Романовского могла быть ему указом. Но эти указы поступали редко и касались новых задач: куда идти, какой город брать. Шли колонной по три, впереди — генерал и его штаб. Волчий знак, конвой, оркестр… Казаки пели:
Впереди генерал молодой Ведет войско казаков за собой…Когда дорога пролегала по местам отступления красных, кони тревожно ржали, становились на дыбы, пытались куда-то свернуть — на обочинах лежали сотни, тысячи полураздетых, окровавленных, замерзших, полусгнивших трупов, некоторые в обрывках бинтов. Боясь расправы, бежали и раненые, и тифозные больные, которых в красных частях было больше, чем здоровых. По трупам хозяйски расхаживали жирные вороны, копошились собаки, а возле одного хутора несколько больших раскормленных свиней сосредоточенно пожирали человеческие останки. Казаки плевались: «Как же мы свинину есть-то будем?»
Особенно много трупов было по дороге к Нальчику. Сюда, дошли с легкими боями. Шкуро хоть и добился свободы от начальства — лишь редкие телеграммы Ставки давали очередное направление наступления, но забот было больше, чем радостей. Кругом все разграблено, а спецзапас атамана истощился. В очередной телеграмме Деникин приказал освободить от большевиков Осетию, Кабарду и Ингушетию, восстановить там власть и порядок. В этих краях в начале 1919 года не разживешься. Однако Нальчик помог.
Большое грязноватое скопление деревянных русских домов и кавказских глинобитных построек — это и есть Нальчик. Казаков встречала восторженная толпа. Руководил встречей ротмистр бывшего Кабардинского полка Даутоков. Он знал, кто такой Шкуро. Скоро узнают все.
Ротмистр подготовил для генерала приличный дом, ранее занятый большевистским Советом. Здесь был дан обед, а затем ротмистр попросил Шкуро принять его для важного разговора. Оказалось, что этот Даутоков многое понимает. Заявив о своей приверженности к идее единой России и вообще к деникинскому делу, об уважении, которое испытывает к генералу Шкуро, как истинно народному герою, вождю кубанских казаков, Даутоков рассказал, что в Кабарде действует состоящая из бывших красных частей банды, разграбившие весь край. Он, Даутоков, мог бы создать большой боевой отряд, но нет денег ни на оружие, ни на снаряжение, ни на продовольствие.
— У меня тоже ничего нет, — хмуро сказал Шкуро, — и я не знаю, где взять.
— Мне известно, у кого сейчас есть хорошие деньги, но меня том не знают. Братья Бичераховы в Петровске и в Баку — полная власть [51] . Они много собрали у нефтяников, но помимо этого и англичане платят им за помощь. Все эти деньги дают Бичераховым для того, чтоб они освобождали Кавказ от большевиков.
— А мы с тобой, ротмистр, освобождаем, а деньги не получаем. По моим прикидкам, у них миллионы. Большие миллионы. Нефтяники не скупятся, англичане дают фунты. Бичераховых я не знаю, но зато знаю их хорошего друга, который знает тебя.
51
…Бичераховы в Петровске и в Баку — полная власть". — Лазарь Федорович Бичерахов (1882–1952) — подъесаул, Георгиевский кавалер, В 1918 г. возвратившись из Персии, где был начальником партизанского отряда, стал руководителем борьбы с большевиками в Дагестане, командовал войсками "Диктатуры Центрокаспия", затем возглавлял союзное Кавказско-Каспийское правительство. Уфимской директорией назначен командующим войсками Западно-Каспийского побережья и произведен в генерал-майоры. В начале 1919 г, после расформирования его войск англичанами перешел во ВСЮР. Эмигрировал в Германию.